Интервью из книги Андрея Безденежных «Симбирский контекст. Частная жизнь. Книга 3″, 2004 год. Источник: сайт литературного клуба «Первая роса».
Андрей Безденежных
Справка:
1919-го года рождения. Заслуженный врач России. Майор медицинской службы. На Великой Отечественной с 1941 по 1945 год был старшим врачом артполка, начальником медсанбата дивизии, начальником полевого госпиталя. После Победы 32 года возглавлял «обкомовскую» спецбольницу в Ульяновске. Ему принадлежит честь открытия ундоровской минеральной воды «Волжанка», которую первое время так и называли – «чучкаловская». Родился в Челябинске.
– Евгений Михайлович, банальный вопрос, но все же: когда Вы решили стать врачом?
– Лет в четырнадцать, когда учитель по биологии отвел нас, пацанов на экскурсию… в морг. Цели у него были абсолютно благие – отучить нас от курения, так как в это время там как раз производили вскрытие парнишки, беспризорника. Нам показали его пропитанные никотином легкие… После этого я больше не выкурил ни одной сигареты. Даже на фронте не курил – отдавал свой пайковой табачок санитарам.
Но итогом посещения морга стало не только это. Мы же были ребятами отважными! Стали посещать морг уже по собственной инициативе – из интереса. Ну и как-то так получилось, что это зародило во мне интерес к медицине. И когда после школы меня по зрению не взяли в Морфлот (тогда служба в армии особенно моряком или летчиком была очень престижной), я этот свой интерес вспомнил – поступил в Свердловский мединститут…
– В школе учились хорошо?
– Хорошо. Но в остальном был хулиганом, до сих пор имею на руках татуировки той поры. Мой отец, старый большевик, в Челябинске возглавлял Городской Совет, но это нисколько не делало меня тихим и интеллигентным мальчиком. Быть тихим и интеллигентным считалось буржуазным пережитком. Настоящий советский пацан должен был быть отчаянным и всегда готовым постоять за себя. И мы такими были. Как наши отцы… Мой, например, до революции работал машинистом, а во время гражданской войны отправил под откос эшелон с белочехами – разогнал его перед поворотом, а сам выпрыгнул. В него стреляли из вагонов – ранили в плечо…
Одним из первых взрослых подарков, который сделал мне отец, был ножик-«финка». Я с ним практически не расставался, а один раз даже чуть не убил человека. Какой-то пацан приставал к моей знакомой девушке, и когда не понял по-хорошему, я достал нож и даже им замахнулся. Но противник вовремя упал. В наши времена лежачих не били, поэтому развития конфликт не получил. Если бы не упал, то еще не известно, что было бы со мной дальше…
Наверное, можно сказать, что в своем городе я ходил в «авторитете» – если к кому-то из моих друзей в малолюдном месте подходили с вечным во все времена вопросом: «Дай закурить!», он говорил, что из «чучкаловских». После этого от него сразу же отставали…
– Когда Вы закончили Свердловский мединститут?
– А я его не закончил… После 2-го курса (1939 год) по стране поползли какие-то странные слухи, что высшее образование скоро станет платным. А так как отец в то время уже умер, а мать, у которой, кроме меня, было еще четверо детей, платить за мое обучение не могла, я крепко задумался. И тут как раз узнал, что в Куйбышеве есть военно-медицинская академия, в которой студенты находятся на полном довольствии и еще получают гигантскую по тем временам стипендию – 600 рублей!
Я перевелся в Куйбышев, закончил 4-й курс, и началась война… С нами, «незаконченными» врачами (оставалось учиться еще целый год) поступили очень просто – дали звание «зауряд-врач», что означало «врач без диплома», и 5 августа 1941-го отправили в войска. Я с еще четырьмя куйбышевскими «зауряд-врачами» попал в город Славгород Алтайского края, где формировалась 380-я стрелковая дивизия.
И вот вызвали нас пятерых в штаб и стали распределять по полкам. Я очень хотел попасть в артполк, потому что он был на конной тяге – пушки перевозились лошадьми. А я очень любил лошадей, даже ездил верхом. И командир полка словно бы услышал мои мысли – назначил старшим врачом именно к артиллеристам!
Скоро дивизия была отправлена на Калининский фронт…
– Приходилось ли принимать участие в непосредственных столкновениях с противником?
– Нет. Я ни в кого не стрелял и даже не оперировал раненых. Я организовывал медицинскую работу. За что после операции на Орловско-Курской дуге был награжден орденом Красной Звезды. Тогда мы оперировали с утра до ночи. Хирургам некогда было перчатки снять, чтобы поесть. Медсестра просто поднимала ему марлевую повязку на лице, вкладывала кусок хлеба в рот, и он вновь принимался за работу. А мне приходилось обеспечивать медсанбат всем необходимым. Нервная нагрузка была такая, что у меня начали прямо пучками выпадать волосы на голове. Получается, что свою нынешнюю прическу (смеется) я заработал на фронте…
Тогда же, на Орловско-Курской дуге, прорывавшиеся из окружения немцы буквально вырезали весь персонал и раненых расположенного недалеко от нас медсанбата соседней дивизии. Но все равно, когда я стоял в строю, и было объявлено о присвоении мне ордена, первой мыслью было: «Ошиблись что ли? За что мне? Ведь я в атаку-то не ходил!»
– Не боялись ли Вы за свою жизнь? Не заставлял ли страх принимать решения, отличные от тех, которые Вы приняли бы в нормальной жизни?
– Опасности как таковой и страха я не чувствовал. По-моему, это было каким-то общим порывом. Люди сообща боролись за Родину, а личные интересы, даже забота о своей жизни, как бы не принимались во внимание, отходили на второй план. Ну а опасности… Была у меня лошадка по кличке Пурга. Любил я ее до того, что скармливал весь сахар из пайка. А однажды она меня отблагодарила – скакал я на ней по дороге, и вдруг она падает на передние ноги. И в этот же момент метров в 15-ти от нас разрывается снаряд, и прямо над моей головой летят осколки! Получается, что если бы Пурга не «пригнулась», лежать бы мне на той дороге… Ну что я сделал? Расцеловал ее и дальше поехал. О том, чтобы испугаться, я даже не подумал. Просто вокруг было так много смертей, что к возможной собственной относился как-то равнодушно, рационально, спокойно. Пригнулся, выжил – хорошо, не успел – значит, судьба.
– Я знаю, что свою будущую супругу Вы встретили на фронте…
– Немного не так. С Прасковьей Кузьминичной Калинкиной (в будущем заслуженным врачом России и главным терапевтом Ульяновской области) я познакомился в военно-медицинской академии. Официально тогда девушек в военные вузы не брали, но некоторые проявляли настойчивость. Моя будущая супруга и несколько ее подруг написали письмо лично наркому обороны Ворошилову и были в наш вуз приняты. Первый раз я ее для себя отметил на комсомольском собрании, где она выступала с критикой нашей ячейки. Я тогда еще подумал: «Отчаянная девчонка! Не дай Бог достанется кому в жены!».
А потом так получилось, что ее распределили в ту же дивизию, что и меня. Незнакомого народу вокруг полно, ну я как бы и стал за ней «присматривать». Ни о чем серьезном мы не думали, но потом так подружились, что из-за нее я даже чуть под трибунал не попал. На фронт наш полк отправляли первым, и я решил съездить в медсанбат, где она служила – попрощаться. Возвращаюсь – поезд досрочно отправили! Страшно перепугался. На паровозе добрался до Омска, в штаб дивизии, докладываю: «Отстал от эшелона». Схлопотал строгий выговор.
Ну а на фронте огонь, смерть… Любви как-то очень хочется. Ну, мы с Панной и поженились. Не официально, конечно, просто стали жить в одной палатке (начальством это не возбранялось), я перевел ее в артполк – младшим врачом.
А однажды в январе 1943-го (Панна уже была беременной, но уезжать отказывалась) вернулся я с переднего края в лес, где были наши палатки, смотрю: вокруг воронки и любимая моя вот с таким животом между ними идет! Был налет! Я тут же оформил документы на ее отправку в тыл, довез на машине до ближайшего города, зарегистрировал в райсовете наш брак и посадил молодую жену на поезд.
Через несколько месяцев получил письмо – родился сын, которого в мою честь тоже назвали Евгением.
– Где Вы закончили войну?
– В Монголии. В качестве начальника полевого госпиталя я принял участие еще и в японской войне. Потом отправился доучиваться в Челябинский мединститут, получил диплом и в 1948-м приехал в Ульяновск. Был назначен начальником отдела кадров Ульяновского облздравотдела. А в 1953-м меня вызвал первый секретарь обкома Игорь Петрович Скулков. Говорит: «Есть мнение назначить тебя главным врачом областной больницы №2», в простонародье, «обкомовской» спецбольницы. Я ни в какую! Почему? Да потому что лечить власть тогда было опасно! Чего стоило одно только «дело врачей»!
Но Скулков говорит: «Ты – фронтовик? Фронтовик! Значит, расценивай это как приказ!»… С тех пор, до приезда в наш город Геннадия Васильевича Колбина в 1985-м, я здесь и работал.
– Расскажите об открытии Вами ундоровской минеральной воды.
– Году в 1959-м мне позвонил первый секретарь обкома Иван Дмитриевич Яковлев: «Евгений Михайлович, у одного из начальников УВД заболела дочь. Своим ведомственным врачам он не доверяет, хочет, чтобы ее лечили именно вы»… У девушки был туберкулез, и обычные методы лечения не помогали. И тут, просматривая какой-то медицинский журнал, я наткнулся на статью профессора из Киева, который писал о чудодейственных свойствах «серебряной» воды, насыщенной ионами серебра. Тут же на Украине была заказана «серебрящая» воду установка. Но мы не успели, девушка умерла…
А еще через какое-то время я познакомился с одной москвичкой, которая специально ездила в отпуск в наши Ундоры – подлечиться тамошней… «серебряной» водой! Как так: мы какие-то аппараты заказываем, а вода, вот она, под боком?! Надел я кирзовые сапоги, взял фотоаппарат и отправился в Ундоры. В одном доме спрашиваю, в другом. Одни нашей водичкой глаза лечат, другие – кости, третьи – внутренние болезни. И все вылечиваются!
Полез я в исторические книги и в краеведческом музее нашел записи опального вице-президента российской Академии художеств Лабзина, сосланного в 19-м веке в Сенгилей. В них он писал, что в начале 19-го века в своем имении в Ундорах жил отставной генерал, сподвижник Суворова и отец будущего декабриста Ивашев.
Именно ему принадлежит «официальная» честь открытия здешних вод. Генерал устроил в Ундорах целый мини-курорт с ванными галереями, в которых лечилась тогдашняя знать. Но потом Ивашев скончался, его имение было запущено, источники заброшены, и в течение полутора веков ими никто не интересовался…
Я взял пробу воды и отправил в Москву – в лабораторию Центрального института курортов и физиотерапии. Анализ воды превзошел все ожидания. По содержанию серебра и других полезных веществ она была не хуже, чем из источников всесоюзного курорта в Трускавце! Кроме серебра, в нашей воде есть медь, свинец, олово, никель, хром, марганец, железо, алюминий, цинк, титан, стронций, барий…
Ну а пока Москва «анализировала» нашу воду, мы провели и собственные исследования. Во дворе больницы я переоборудовал гараж и начал опыты на собаках – вывел им трубочки из желудка и мочеточника и стал поить водой, пытаясь определить, как ундоровская вода влияет на пищеварение. Оказалось, что подогретая вода понижает кислотность желудка, а холодная очень хорошо выводит из организма шлаки!
Следующим этапом стали «опыты» на людях – в сельской ундоровской больнице было организовано экспериментальное гастроэнтерологическое отделение на 15 коек. Выздоровление после курса минеральной воды было более чем 90 процентов! В 60-х мы уже лечили не только водой, но и грязью. А в 1967-м по ундоровской воде я защитил диссертацию.
– Если вода такая целебная, то, наверняка, к ней началось народное паломничество?
– Так и было! На базе сельской больницы мы открыли дом отдыха «Серебряный источник», удалось построить первую очередь завода по укупориванию ундоровской воды в бутылки. Но мощностей не хватало. Бутылочная вода (разливаемая вручную) стала дефицитом и расходилась среди сотрудников обкома, а очередь в дом отдыха выстраивалась на несколько лет вперед.
Вы не поверите, но в 60-е и 70-е годы в Ундоры ехали как в Крым или на другие курорты. Местные бабушки сдавали комнаты приезжим, а на берегу не было свободного места от палаток «диких» отдыхающих, которые тут же грели воду на кострах и принимали внутрь. Мне приходилось постоянно выезжать в Ундоры и прямо у источника проводить лекции для сотен людей о том, как правильно пользоваться ундоровской водой.
Типичный случай для той поры: ко мне обратилась женщина, прикованная к постели, которая была уверена, что у нее рак. Единственной ее просьбой было: «Достаньте мне ундоровскую минеральную воду»… Я привез ей два ящика воды, после употребления которой женщина вернулась к активной жизни.
– Вы вылечили рак?!
– У женщины был не рак, а желтуха механического характера, при которой желчные протоки были засорены песком. Вода вывела этот песок из организма!
Но, вы знаете, находились и скептики. Еще когда мы только открыли первый мини-стационар в Ундорах, тогдашний глава здравоохранения области постоянно обвинял меня в том, что я шарлатан, лечу обыкновенной водой, держу здоровых людей на больничных койках, тем самым разбазаривая государственные средства на оплату больничных листов. Через несколько лет я встретил своего злопыхателя в больнице. Он также лечился ундоровской минеральной водой!
– Вы построили несколько ульяновских санаториев…
– В 1980-м под моим руководством в Ундорах был построен нынешний санаторий имени Ленина. «Пробивал», добывал, строил… А в 1985-м в область пришел новый секретарь обкома – Геннадий Васильевич Колбин. Через некоторое время он вызвал меня и стал расспрашивать, как я умудрился это сделать. Ну, я и говорю, что не сам, конечно, а при поддержке первых секретарей обкома – сначала Анатолия Андриановича Скочилова, а потом Ивана Максимовича Кузнецова. А Колбин страшно не любил, когда при нем хвалили его предшественников, которых он считал бездарями. Ну и снял меня с руководства обкомовской спецбольницы. Придрался к тому, что у меня в штате был инструктор по физкультуре, который занимался с врачами больницы. Мол, в штате не должно быть человека, который заботится не о пациентах, а о самих докторах!
Практически на следующий же день мне позвонили с механического завода и предложили построить для них санаторий-профилакторий в селе Архангельском. Построил. Сейчас он называется «Волжские зори».
Ну а в конце 80-х областная власть обо мне вспомнила уже в лице Юрия Фроловича Горячева. Он «призвал» меня на строительство Ундоровского реабилитационного центра для ветеранов, который вступил в строй в мае 1990-го года. Строительство обошлось в 2 миллиона 740 тысяч рублей… В том числе и за это строительство, которое длилось всего два года, в 1994-м я стал первым Почетным гражданином Ульяновской области.
– Каково Ваше отношение к нынешней власти?
– На этот вопрос мне не хотелось бы отвечать. Я как коммунист, ветеран, как человек старой советской закалки очень многое в нашей современной жизни не приемлю.
– Интересно, имеете ли Вы, как первооткрыватель ундоровской воды, какие-то дивиденды с «Волжанки»? В нынешнее время это было бы логично.
– Логики в наше время мало. Никаких дивидендов я не имею.
– На что живете – на пенсию? Помогают дети?
– Мой сын всю жизнь проработал простым рабочим на заводе, дочь работала проректором УлГУ. Люди они небогатые. После того как умерла моя дорогая Прасковья Кузьминична, которая была самым дорогим мне человеком, вся моя жизнь – моя работа. До сих пор тружусь врачом-консультантом в госпитале инвалидов. А на жизнь мне много не нужно. Была бы возможность работать и быть полезным людям.
Ведь я не считаю себя старым человеком! Я встаю в четыре утра, делаю зарядку на улице, бегаю, хожу в бассейн, в баню, до недавнего времени работал на двух работах – вел прием еще и в БСМП. Я считаю, что старость является не жалким концом, а венцом человеческой жизни. Но достойная жизнь в старости – это целое искусство. Старости нужно сопротивляться! Нужно бороться с ней как с болезнью! При этом следует поддерживать не только тело, но в гораздо большей степени ум и дух.
Человек, живущий своими занятиями и трудами, не чувствует, как к нему подкрадывается старость. Он как бы стареет постепенно и неощутимо…
Когда мне исполнилось восемьдесят, я совершенно искренне подумал: «Ну вот, половина жизни прожита». Моя мать дожила до 97-и лет. Так что мы еще повоюем!
Читайте также интервью с лётчиком-испытателем.