Интервью из книги Андрея Безденежных «Симбирский контекст. Частная жизнь. Книга 3″, 2004 год. Источник: сайт литературного клуба «Первая роса»

Андрей Безденежных

Николай Степанович Мартемьянов

Справка:

Подполковник в отставке. С 1960-го по 1982-й руководил системами связи космодрома Байконур с космическими кораблями. Участвовал в осуществлении 42 пилотируемых запусков. Родился в Казахстане.

Немного биографии

– Родился я в многодетной семье, девятый ребенок. Всего нас было восемь братьев и две сестры (четверо погибли на фронте во время Великой Отечественной). Отец работал помощником машиниста на железной дороге, мать – домохозяйка.
Когда началась война, постановлением городского совета наш частный двор сделали постоялым двором. Из

Николай Степанович Мартемьянов

колхозов приезжали казахи – кто за горючим, кто зерно сдавать на элеватор. У нас дома они ночевали, столовались. Иногда на ночь оставалось до двадцати человек! За гостеприимство платили не сами колхозники, а государство. Семья числилась как бы обслугой постоялого двора. Лично моя работа состояла в уборке навоза за гужевым транспортом гостей.
В Казахстане тогда, в основном, жили казахи, русские и немцы. Были даже чисто немецкие колхозы. Жили дружно. Многие русские свободно разговаривали по-казахски, казахи – по-русски. Неспокойно стало, когда Сталин выслал в Казахстан чеченцев, ингушей и балкар. Балкары – народ мирный, ингуши – еще кое-как, а вот чеченцы… С этими постоянно были проблемы. Ходили они с кинжалами, с обрезами, занимались тем, что грабили. Подъезжали к богатым дворам на нескольких подводах, забирали коров, бычков, тут же резали и увозили.
В школе я увлекся спортом, имел первые разряды по гимнастике, лыжам, первый юношеский по штанге. Сколько себя помню, всегда хотел быть геологом, как один из братьев и дядя. После школы решил свою мечту осуществить, стал поступать в горно-металлургический техникум. И тут вышел казус. Мы поступали вместе с двоюродным братом, оба – Мартемьяновы и оба – Николаи. Только я – Степанович, а он – Михайлович. Я сдал экзамены, а он – нет. Но зачислили его, а не меня! Ошиблись… Пока думал, что делать, меня забрали в армию.
Срочную служил в Германии. Приехал в конце 1954-го, а в июле там произошло восстание. О его масштабах нам не сообщали, но, например, был такой факт: рядом с тем городом, где я служил, стояла тюрьма. Немцы ее захватили, наши подвели танковый полк и всех выходящих расстреливали из пулеметов. Огнестрельного оружия немцы почти не применяли, в ход шли ножи, дубины. Женщины выливали кипяток на голову проходящим по улицам советским офицерам. С обеих сторон были убитые.
Поэтому вся моя служба была постоянной проверкой боевой готовности. Спали одетыми, минимум по два раза в неделю нас поднимали по тревоге. Естественно, к концу службы это жутко надоело. Поэтому когда начальство стало сватать меня в военное училище, наотрез отказался: «Хочу на гражданку!». Но командир настоял.
Приехал я в Ульяновское училище связи, вывезли нас в Поливно. Все к экзаменам готовятся, пыхтят, а я на ипподроме пивко попиваю. Решил, что экзамены завалю и спокойно поеду домой. Но не тут-то было! Первый экзамен – «четыре», второй – отвечаю невпопад, получаю «три». «Э, нет!» – думаю… На третьем экзамене – любимой физике – прикидываюсь полным идиотом! Майор в бешенстве, стучит кулаком, кричит: «И такие люди в нашей армии служат сержантами!». Ставит «кол»… Я было радоваться, но тут вижу, как начальник физподготовки училища начинает проявлять активность – я же перворазрядник! Уже назавтра мой «кол» исправляется на «четверку». Так я стал военным.
В военном училище учились тогда три года. Учеба давалась легко, постоянно выезжал на соревнования среди вооруженных сил. Однажды даже участвовал в гражданском чемпионате России по лыжам – под подставной фамилией бежал 50 километров. Пришел тринадцатым.
На третьем курсе женился. В 1959-м окончил училище с красным дипломом и получил блатное распределение в… Германию! Другие туда рвались, а я наотрез: «Что хотите, делайте. Не поеду!». Начальство обиделось и отправило меня в южный Казахстан – в пустыню.
Приехал туда – жара за сорок, ветер, пыль, землянки. Место, где я оказался, называлось Байконур. О том, что оно скоро станет известным на весь мир как первый космодром, я тогда еще не догадывался…

Байконур

– Поселили меня в офицерской гостинице, носившей неофициальное название «Золотой клоп». Место это было страшное! Клопов – тьма! Вечером ложишься спать – койки от стен отодвигаешь, железные ножки мажешь чем-нибудь едким. Некоторое время проходит, включаешь свет, а клопы над тобой на потолке – прямо по форме твоего тела! А потом один за другим на тебя пикируют!
В пустыне – скорпионы, змеи. Когда квартиру получил, фаланги – здоровенные пауки – жили прямо в комнатах! А в кабельных трассах и технических зданиях их вообще было пруд пруди! Потравят там мышей, на следующий же день приходят фаланги – закусывать трупами. На зубах у них образуется трупный яд, который может быть смертельным для человека. Двух солдат в нашей части после укуса фаланги комиссовали.

– Я всегда думал, что служить на Байконуре престижно…

– Какое там! На Байконур никогда никто не хотел ехать! Особенно первые годы там было очень тяжело. Не было промышленных товаров – одежды, обуви – все это привозили из отпуска. Даже трико было по талонам! С продовольствием было хорошо, но вот чего не было, так это молока. Пытались разводить коров, но скоро они от тамошних условий вымерли. Сейчас (с 1984-го) служба на Байконуре идет год за полтора, офицеры получают двойные оклады. В мое время ничего подобного не было.
Я много раз пытался перевестись из Байконура, но начальство не отпускало. Полигон расширялся, офицеров все привозили и привозили. Создали целый поселок, назвали Звездоградом. Даже стелу с этим названием на въезде поставили! А потом приехали представители КГБ и велели название переменить – секретность! Назвали наш поселок – город Ленинск… Скоро он превратился в большой зеленый оазис посреди пустыни. К каждому дереву был проведен арык.
Население Ленинска составляло 80 тысяч человек. Утром из города выезжало 12 поездов по 10-12 вагонов – персонал везли на работу, по пусковым площадкам.

– Наверное, работали в режиме строжайшей секретности…

– Конечно. Письма нам писали на адреса – то «Москва-300», то «Ташкент-90». Наши письма вскрывались. Запрещалось разговаривать с посторонними о том, чем мы занимаемся. Запрещалось фотографировать, запрещалось даже иметь фотоаппаратуру, а каждый официальный фотоаппарат регистрировался, пленка из него чуть ли не опечатывалась.
Но что интересно, так это то, что американцы все равно всегда все знали! За несколько часов до запуска наших спутников с территории Афганистана поднимались американские самолеты, и когда спутник летел, следовали вдоль трассы его полета – изучали… Когда производился старт, то на следующий же день точка старта с точностью до 100 метров указывалась в американских газетах. Да и не только американцы знали. Засекречивался и день запуска, и время, когда это произойдет. Даже женам говорить об этом строго-настрого запрещалось! Но все равно: как только время подходит, жены идут на Сырдарью, дети залазят на крышу, смотреть запуск.

– Что представляет собой Байконур сейчас?

– Все разбомблено… Недавно один мой бывший сослуживец ездил туда и снимал на пленку, что осталось от города Ленинска. Дом офицеров, летний кинотеатр, парк аттракционов – все в руинах. Дома стоят без окон. Осталось не больше 5-6 тысяч населения. Да что и говорить, даже на ВДНХ несколько месяцев назад был ликвидирован павильон «Космос».
Даже река Сыр-Дарья, полноводная и течением сбивающая с ног, в год моего приезда почти пересохла. Году в 1972-м она начала мелеть, потому что партия решила сделать Кызыл-Ординскую область житницей риса, и пустила Сыр-Дарью на поля! В результате сейчас реки практически нет, а Аральское море, в которое она впадала, ушло на многие километры…

В общении с космосом…

– 3-го января 1960-го меня назначили начальником станции «Заря», через которую должна была осуществляться вся связь с космическими кораблями. С гордостью говорю, что я – первый человек в мире, который осуществил связь с космосом.
Всего я обеспечил связь для 42-х пилотируемых пусков. Сначала в должности начальника станции, позже был назначен начальником отделения, потом – начальником отдела (командиром полка) космического телевидения и радиосвязи. Моя станция располагалась в 900 метрах от места старта космических аппаратов. Именно отсюда я руководил связью с космосом, начиная с полета Гагарина, и до 1982-го года.

– Общались ли Вы с Королевым?

– Часто. Королев был очень деловым, жестким, но справедливым человеком, требовательным и к себе, и к людям. Работал сам, и других заставлял работать. Королева велено было называть «товарищ двадцатый». Хотя он был генерал-полковник, нам, военным, по званию обращаться к нему запрещалось.

“Королев (слева) был очень деловым, жестким, но справедливым человеком, требовательным и к себе, и к людям”

1960-й и 1961-й стали годами страшного напряжения. Между СССР и США велась гонка за первенство в космосе. Работали ночами. Честно говоря, многое тогда делалось наспех. Например, станция космической связи – это была обычная аэродромная УКВ станция. Связистам даже не дали времени разработать специальные передатчики. А вместо антенн использовали обычные (еще времен войны) прожекторы – сняли лампы и вместо них соорудили антенную решетку. В полном смысле слова – кустарным способом!
Впервые отряд космонавтов – 12 человек – я увидел в декабре 1960-го года. Они приехали ко мне на станцию вместе с Сергеем Павловичем на экскурсию. Королев спросил, есть ли уверенность, что обеспечим связь, выслушал мой доклад и попросил рассказать ребятам, что и как здесь работает.
Сразу заметил, что Титов и Гагарин были в отряде самыми шустрыми (кстати, в тот момент все думали, что первым космонавтом станет Титов). Пока все слушали мою экскурсию, Гагарин тихонько отошел и обратился к моему сержанту: «Ну что, связь обеспечишь?».
С января 1961-го началась еще более кошмарная запарка. Руководство узнало, что американцы планируют запустить человека в мае, и форсировало программу. Мы по несколько дней не ездили домой. Жили на станции. Проверки следовали одна за другой.
Перед первым пилотируемым полетом в космос четыре раза летали собаки (один пуск был неудачным – ракета с двумя собачками сгорела) и два раза – Иван Иванович – манекен, с помощью которого проверяли скафандр и кресло пилота. На собаках, в том числе, отрабатывалась и связь. В корабле установили магнитофон, во время сеанса связи я наговорил на него текст, а на следующем витке включил на воспроизведение и прослушал. Это был первый сеанс связи с космосом! Я как бы разговаривал сам с собой.
Когда сейчас показывают первые пуски, Королев на них стоит с микрофоном и разговаривает с космонавтами. Это я эти микрофоны устанавливал!

– Расскажите о полете Гагарина.

– О старте Гагарина мы узнали за неделю. Конечно же, сильно волновались…
Гагарин сел в корабль за два с половиной часа до старта. Я его вызвал: ««Кедр», «Кедр», я – «Заря». Как меня слышите?» – «Слышу отлично»… После этого докладываю Королеву: «Товарищ двадцатый, связь установлена. Берите управление на себя». После этого я контролировал работу передатчиков и все переговоры, даже если в эфире просто тишина, писал на магнитофон. Эти пленки потом сдавал – до сих пор жалею, что не делал для себя копии.

– О чем говорил Гагарин до старта?

– В основном шла проверка бортовых систем. Еще Гагарин разговаривал с Москвой – с Хрущевым. Хрущев говорил «Юрий Алексеевич» и на «ты». Поинтересовался здоровьем, настроением. Гагарин доложил, что все нормально, постоянно повторял, что «настроение бодрое» – может быть потому, что сильно переживал. Разговаривал Гагарин и со своими друзьями по отряду космонавтов. Те тоже его подбадривали…
Затем Гагарин зачитал свое знаменитое обращение к правительству и народу.

– Когда сейчас показывают съемки Гагарина перед стартом, то часто говорят, что на самом деле эти кадры были сняты уже после приземления…

– Это миф рожден из того, что у Гагарина и Титова телевидения на борту не было, (оно появилось позднее). Но была станция покадровой съемки «Топаз» – устройство типа фотоаппарата, которое делало снимки раз в сколько-то секунд, и эти кадры передавало по радио на такую же станцию на космодроме. Съемки Гагарина на борту – это как раз те самые соединенные на пленке фотографии.

– Не было ли нештатных ситуаций перед стартом Гагарина?

Юрий Гагарин

– Когда за два часа до старта стали проверять герметичность корабля (основная ферма была уже отведена), выяснилось, что герметичность отсутствует. Снова поставили ферму, полезли. Такой переполох начался! Оказалось, что когда закрывали люк, герметичная ткань где-то завернулась. Что-то подправили, наклеили – течь устранили.
…И вот все системы (вплоть до перчаток на скафандре) проверены, а до старта остается еще час времени. Все же впервые делалось, времени на проверку было отведено больше, чем нужно. Гагарин сидит там, в корабле один. Как он будет реагировать в такой ответственный момент? Королев и говорит Юрию Алексеевичу: «Тебе там скучно, наверное? Может быть, музыку дать?». Гагарин: «Неплохо было бы послушать».
Сергей Павлович мне по связи: ««Заря», дайте на борт музыку!». Тут я и растерялся, аж ноги затряслись. Ничего такого не было предусмотрено! Никто о таком не думал, и никакой музыки на станции у меня не было! К тому же связь с Гагариным осуществлялась на одной частоте, через один передатчик. Если туда еще и музыку пустить, то ни он нас, ни мы его слышать не будем!
Я говорю в микрофон: «Подумаем сейчас, как это сделать». В ответ: «Чего думать?! Давайте музыку!» И тут на помощь пришел мой сержант – Володя Маров. Приволок маломощную станцию «Акация», которую мы использовали для внутренних целей. И говорит: «Давайте магнитофон выведем на нее. Когда основной передатчик включится, он музыку с маломощного передатчика задавит!» – «А сама музыка?!». И тут он и говорит: «Да есть у нас кое-что»…
Дело в том, что сержант и еще два солдата постоянно жили на станции – несли дежурство. И по ночам с эфира записывали на магнитофон музыку. В том числе и зарубежную – фактически запрещенную! Причем записывали небрежно, перескакивая с одной частоты на другую.
Пока мы суетились, Королев спрашивает у Гагарина: «Музыку дали?» – «Нет». Ну, Сергей Павлович и начал недовольно: «Эх, связисты! Вечно у них все не так!». Даже анекдот рассказал. О том, как в войсках проходили учения. Участвовали танкисты, связисты, артиллеристы. Прошли они успешно, и генерал стал перед строем всех хвалить примерно такими словами: «Танкистов и артиллеристов наградить, связистов – не наказывать!».
И тут мы свою «антисоветчину» Гагарину и пустили! Что там конкретно были за песни, не знаю и поныне.

– Гагарин вас потом не «заложил»?

– Нет. Да, я думаю, он особо и не вдумывался, что за песни раздаются у него из наушников. Один раз только сказал: «О! Про любовь поют!». Слушал он нашу музыку до получасовой готовности.
Когда Гагарин сказал «Поехали!», я смотрел на лица. У всех в глазах были слезы. Было такое напряжение, что никто не проронил ни слова. А когда телеметрист доложил: «Корабль выведен на орбиту», такое началось! Все орали, прыгали и обнимались.
На следующих запусках, кстати, недоработка с музыкой была исправлена. Для космонавтов перед стартом специально привозили проигрыватель, и через ту же самую «Акацию» пускали их любимые песни.

– Не ругались ли космонавты матом в эфире?

– Нет. Все же знали, что их куча народа слушает. Единственным, кто это себе позволил, был Комаров. Тот полет вообще был сплошной неполадкой – то одно отказывало, то другое. А потом еще и парашютная система не раскрылась. Когда Комаров понял, что погибает, у него оставалось еще минут 5-7. Он сгорел заживо! Корабль падал, и температура внутри все повышалась и повышалась. Комаров в очень резкой форме высказался в адрес конструкторов, пожелал им попасть на его место.

– А другая катастрофа – гибель Добровольского, Волкова и Пацаева?

– Они погибли молча, внезапно, вероятно, даже не успев ничего понять.
Полет проходил в штатном режиме. А потом… В спускаемом аппарате есть специальный клапан диаметром 3-4 миллиметра. Он должен открываться в плотных слоях атмосферы и постепенно выравнивать давление внутри корабля и снаружи. Но произошло непредвиденное – когда спускаемый аппарат только еще отделился, прошел ложный электрический сигнал типа короткого замыкания. Клапан открылся, а снаружи еще был вакуум. Ну давление и сравнялось…

– Часто ли случались нестандартные случаи, не связанные с гибелью космонавтов?

– Часто. Например, экипаж Шаталова, Хрунова и Елисеева много раз пытался, но так и не смог состыковаться со станцией. Потом даже родилась такая присказка: «Запустили в космос Шаталова, Хрунова и Елисеева. Они шатались-шатались, ни хруна не сделали и ели сели»…
Очень нервно проходил полет Терешковой (ее позывной был «Чайка»). На первом витке появилась она из-за горизонта, я начинаю ее вызывать: ««Чайка», как слышите?» – «Слышу хорошо». Передаю связь Королеву, тот говорит, Терешкова его не слышит. Он сразу на меня: ««Заря»! Почему нет связи?!».
А на старт Терешковой приехало очень много корреспондентов, человек триста – начиная от «Пионерской правды». Для сравнения, на пуске Гагарина было всего три корреспондента – от «Красной звезды», «Правды» и журнала «Коммунист». Так вот, для передачи материалов в свои редакции этим тремстам человекам разрешили пользоваться той же системой связи, с помощью которой осуществлялась связь с космосом. И кто-то из них что-то там не так сделал – связь вырубилась. Мы за четыре минуты неисправность устранили, провели сеанс связи, а потом меня «на ковер» вызывает Королев. Потерянные четыре минуты, когда весь сеанс связи предполагался в 11 минут – это очень много…
Прихожу я к Королеву: «Товарищ двадцатый. Старший лейтенант Мартемьянов по вашему приказанию прибыл». Королев: «Ах, ты уже старший лейтенант?! Да я тебя ефрейтором сделаю!»… Я о причинах отсутствия связи доложил. Королев мужик был крутой, тут же вызвал начальника полигона и говорит: «Обычно на эвакуацию дается 24 часа, я даю 12 часов – чтобы ни одного корреспондента, кроме «Правды» и «Красной звезды» здесь не было!». Погрузили корреспондентов в два самолета и отправили.
Хорошо, что когда Королев сказал, что меня ефрейтором сделает, рядом не было его адъютанта – полковника. Тот всегда подобные слова фиксировал и потом претворял в жизнь.
Но на этом неприятности с Терешковой не закончились. За сутки космический корабль делает 16 витков вокруг Земли. Где-то витке на 14-м, телеизображение (тогда уже появилось телевидение, которым я тоже заведовал) стало ухудшаться. Как будто бы перед камерой постоянно что-то плавало! Камеры проверили – они в норме. Поняли, что это что-то на борту перед камерой летает. Спрашивают: «В чем дело?». Терешкова

Валентина Терешкова

сначала сказала, что принимала пищу и несколько капель упустила. И только после посадки выяснилась истинная причина неполадки. Космонавт же, как вы знаете, справляет нужду в специальный приемник, расположенный в скафандре, и строение женского приемника отличается от мужского. Но женские скафандры на тот момент еще никто не делал! Поэтому сделали плохо. Получилось, как с музыкой. И все, что Терешкова в невесомости справляла, выплыло у нее через горловину скафандра наружу.
После того случая задание – сделать специальный женский скафандр – получило целых 4 конструкторских бюро. Сначала хотели одну только Терешкову обмеривать, но не будешь же ее по всей стране таскать – бюро были и в Москве, и в Новосибирске, и в Свердловске! Решили обмеривать тех женщин, которые, так сказать, под рукой. А женщины не даются! Тогда Королев выступил с обращением к женщинам из конструкторских бюро: «Милые, дорогие! Для науки требуется ваше внимание. В случае обращения конструкторов, просьба не препятствовать и дать им возможность с вами поработать». Это не было приказом, но, как и многое тогда в нашей стране, получилось мероприятием добровольно-принудительным. Ну а конструктора – ребята молодые. Для осмотра выбирали тех, кто посимпатичнее и помоложе.
Но и это еще не все. На следующий день на 18-м витке начинается очередной сеанс связи с Терешковой, я ее вызываю, а она молчит. Докладываю Королеву, тот сам начинает вызывать. Терешкова молчит. Минуты через три только откликнулась – оказалось, что видимо от всего случившегося с ней перенапряжения заснула. Ну, Королев на нее: «Вам партией поручено такое всенародное дело, а вы себе что позволяете?!». Крепко он ее тогда отругал.

– Кто из космонавтов Вам больше всего запомнился по личным качествам?

– Дружил я с Титовым и Лебедевым, часто ездил с ними на рыбалку. Часто общался с Береговым. Ребята они очень достойные. Титов – рубаха-парень, любитель поговорить, поспорить, любитель выпить. Береговой – человек очень степенный, не злоупотреблявший.
Если говорить о деловых качествах, то самым грамотным во всех областях знаний в отряде космонавтов был Комаров. А как технарь, как инженер, самым подкованным был Джанибеков. Он нюхом чувствовал неисправность! Именно поэтому и летал чаще других.

Взгляды

– После увольнения я работал военруком в 45-й школе в Засвияжье. Очень много рассказывал о Байконуре, проводил выставки, посвященные космонавтике и ракетостроению. У меня есть пять альбомов фотографий о Байконуре, фотографии всех космонавтов, начиная от Гагарина, которые нигде никогда не публиковались. Фотографии эти делались под большим страхом и нелегальным путем. Уже здесь на гражданке их посмотрело никак не меньше тысячи человек.

– Вы очень долго служили в армии. В чем, по-вашему, корни такого явления как «дедовщина»?

– До начала 70-х дедовщины у нас не было. А потом руководством было совершено три огромные ошибки. Во-первых, в армию стали брать судимых, во-вторых, потерялась роль сержанта. До того времени сержант в армии был реальной силой – сержанта специально готовили 11 месяцев, офицер спокойно оставлял на него солдат. А в начале 70-х партия офицерам указала: сержантское звание оставить, но влияние сержантства искоренить.
Это называется «перестраховались»… Сержанта превратили в обыкновенного солдата, от которого ничто не зависело. И как следствие, связь между офицером и солдатом была потеряна. Офицер же не всегда в казарме – за всем уследить не может. И в-третьих, мы наломали дров, когда стали призывать в армию ребят после институтов – тех, кто закончил военную кафедру и получил офицерские погоны. Шли они в армию насильно и просто отбывали свой срок в два года. Ни о какой добросовестной работе таких офицеров не могло быть и речи.

– Кто Вы по политическим убеждениям?

– В КПСС я вступил еще в 1958-м году в военном училище. Но когда мне предложили вступить в КПРФ, я отказался. КПРФ я не верю, Зюганова считаю человеком не авторитетным. Уж больно непорядочно ведет себя в Думе, и он сам, и его фракция.
По любому вопросу выступают, призывают, а что на деле? Критикуют, а конкретного предложения у них нет… Но и Ельцин как президент мне не нравился. В конце 90-х я голосовал за Тулеева. На последних выборах голосовал за Путина и «Единую Россию».

– А на местном уровне? За кого бы Вы пошли голосовать сейчас?

– Я вообще стал противником избирательной системы. Мэров и губернаторов должен назначать президент! Президент лучше знает, кто справился бы на этом высоком посту, а кто – нет.
А перед назначением нужно проводить для будущих руководителей учебу.
Быть мэром или губернатором – такая же работа, как у врача или токаря. И этой работе нужно долго учиться!

– Есть ли у Вас ответ на вопрос: «Что нужно сделать в России, чтобы нам жить лучше?»

– Я не политик и не экономист. Ответа на этот вопрос я не знаю. Но те заявления, которые иногда делают наши экономисты типа Грефа, мне не нравятся. Вот он докладывал Путину, что благосостояние россиян улучшилось на 14 процентов. Вывод он это сделал, потому что вклады в сберегательные кассы увеличились. Что за бред! Кто вкладывает деньги? Богатые. А где улучшение для простых людей? Пенсионеры у нас как жили от пенсии до пенсии, так и живут. Ничего не изменилось.

– Расскажите немного о своей семье…

– Жена у меня на пенсии. Работала преподавателем иностранных языков в 37-й школе, педагогический стаж – 44 года. Старший сын окончил московский авиационный институт, работал по «Бурану». Потом с ним случилась беда, и сейчас он инвалид первой группы. Дочь закончила наш пединститут, преподаватель начальных классов. У меня два внука и две внучки.