Просмотры2145Комментарии4

“Первая роса”: знакомим с поэтами и прозаиками

Недавно мы писали на страницах “Молодежной газеты” о конкурсе молодых поэтов и прозаиков “Первая роса”, организованном в 1999 году многогранным и талантливым человеком – Андреем Безденежных (при участии “Молодежной газеты”). К сожалению, Андрею было отпущено всего 39 лет жизни. Его давно нет с нами, но конкурс  живет до сих пор.

“Первая роса” вот уже 20 лет  объединяет молодых  поэтов и прозаиков из Ульяновска и области, дает им шанс заявить о себе.

Когда-то произведения конкурсантов  публиковались в “Молодежке”. Мы решили вспомнить об этой прекрасной традиции, периодически будем знакомить читателей с поэтами и прозаиками из области на портале и страницах издания.

Тем более, сами ульяновцы  и жители области часто жалуются, что издания не уделяют должного внимания культуре.

ПРОЗА

Валерия Прохорова

Горько!

В просторной задней было тихо, только с улицы в распахнутые окна веранды доносились то радостные крики, то музыка из громадных колонок проигрывателя. Воздух, насквозь пропитанный торжеством, сотрясался от всеобщего «Горько!». Это «Горько!» настойчиво билось в запертые двери, стучало по стенам, колыхало маленький фитиль лампадки. Праздновали свадьбу. На это семейное, по-настоящему масштабное событие съехались все родственники, знакомые и незнакомые, соседи и друзья – в стороне не остался никто. Кроме Жени.

Изгнанная за непослушание и разбитый фужер с дедушкиной наливкой в опустевший дом, больше всего она хотела повернуть время вспять и не кружиться в танце с сестрой, чтобы не задеть локтем злополучный фужер и не сидеть в мертвой тишине во время веселья. Наказание, с горяча обрушившееся на Женькину попу сначала резким шлепком, обернулось еще и испытанием на прочность. Надув пухлые губы и вытирая кулачком ползущие по щекам ручейки, она сидела на большой, скрипучей софе и глотала горький ком обиды. Ноги ее болтались, не доставая крашеного деревянного пола; ссутулившись и втянув голову в плечи, она часто шмыгала носом, нарушая непристойную тишину ветхого дома, и вот уже десять минут смотрела озлобленными черными глазами в наглухо закрытую дверь. Дверь вела в каморку прабабки, узкую, скорее напоминающую гроб, чем отдельную комнату.

Сколько Женя себя помнила, вход в эту дверь был строго воспрещен по многим причинам: сначала там жил бабайка, уносящий непослушных детей в темные леса – и она несколько раз даже слышала его хриплые стоны, потом туда переселилась старая тучная женщина, никогда не встававшая со своей прогнувшейся кровати и смотревшая в щелку приоткрытой двери своими большими выпученными глазами. Бабу Раю девочка почти не помнила. Ее редкие визиты погостить ограничивались игрой на веранде или в большом яблоневом саду за баней. Несколько раз она слышала, как в этой каморке разговаривал дед, ворчал отец или кашлял сам ее обитатель. Но посмотреть на прабабушку она так и не решалась: всеобщее строгое «Нельзя!» стало для ее любопытства непреодолимым препятствием.

Поэтому когда из комнаты за белоснежной дверью послышался хриплый сдержанный кашель, девочка дрогнула. Ручейки как-то сами прекратили литься и она притихла.

– Саша…! – чуть слышно раздалось за стеной, так беспомощно и тихо, что тут же утонуло в звуках с улицы. Девочка испуганно не отзывалась. Сиплый голос за дверью, повторивший протяжно “Саша…”, заставил девочку сжаться и забиться в угол софы.

Женька задумала бежать. Прыгнуть с софы и что есть силы рвануть в длинный коридор, через толпу танцующей под музыку родни куда-нибудь в огород. Она мужественно досчитала до трех и глухо стукнув пятками о деревянный пол, бросилась прочь. Но то ли слезы застлали глаза, то ли ноги так спешили унести ее подальше, что не рассчитали высоту высокого порога, – Женька, вытянув руки вперед только плашмя упала на пол. Упала и во весь голос завыла. От боли. От обиды и от того, что через долгие 2 минуты ее невыносимых страданий, музыка, лившаяся из всех форточек, так и не стихла и никто не распахнул дверь веранды, чтобы прийти ей на помощь. Только устрашающий голос за стеной продолжал тихо вопрошать:

– …кто там? …Володя?

Женя утерла слезы, коленка отдавала тупой болью и в ушах все еще звенело от какофонии звуков вокруг. Поднявшись и заглянув в заднюю, она помедлила немного и снова уселась на краешек софы. Голос из каморки стал более отчетливым, хоть и прерываемым сухим кашлем, он перебирал имена, повторяясь и вопрошая Сашу.

Девочка уже не плакала. Через несколько минут вместе со слезами испарился и страх, осталось одно гнетущее чувство любопытства. Она подвинулась к другому краю софы; болтая ножками, целилась глазами на стул. У окна с широким дубовым столом как трон возвышался большой дедушкин стул. Он был так опасно близко к загадочной двери, что Женька никогда на нем не сидела. Помешкав, отщипнув от пальца заусенец, она нерешительно слезла с софы и как мышка, трусливо и быстро, перебежала целую комнату и запрыгнула на него с ногами, оказавшись в полуметре от страшной двери. В двери не было ни щелки, ни замочной скважины, и Женя только таращила на нее свои большие черные глаза, восторженно дивясь своему столь отчаянному поступку. Справившись с дыханием, она несколько минут прислушивалась: голос за дверью стих. Девочка поерзала на сиденье, вытянула руку вперед – ладошка уперлась в холодную дверь – надавила и дверь поползла в сторону. Женька в этот миг вся сжалась и спряталась за коленками.

– Саша? – тут же разрезало тишину и растворилось в первых позывных очередного танца. – Саша?

Из разящей пасти загадочной комнаты в нос ударил затхлый запах спертого воздуха из смеси медикаментов и мочи. Женя выглянула из под коленок, как из под окопа, следя испуганными глазами за медленно поползшей вглубь комнаты дверью. Сначала ее взору открылся краешек кровати с укрытыми покрывалом ногами, затем дверь глухо стукнулась и она увидела самодельный столик, скорее напоминающий табурет с мизерными баночками и бинтами.

– Кто здесь?

Ноги в покрывале дрогнули, затряслись, сотрясаемые кашлем. Женя выжидающе молчала. Спрятанная от обозрения за стенкой, она ютилась на дедушкином стуле и раскрыв рот пялила большущие глаза на раскрывшуюся ей тайну.

– Тамара, ты…? Сашу бы, Сашу… – жалобно кряхтел голос. Женя подалась вперед, несмело опустила ножки со стула, робко заглядывая в комнату: полная женщина, накрытая стареньким покрывалом до подбородка, лежала на спине. Ее глаза были устремлены в низкий темный потолок, она не шевелилась. Женя прильнула к стене, прижалась к косяку – теперь ей было видно все, но от напуганных, округлившихся глаз ускользнул и громадный комод с десятком стеклянных банок, и обвисший с одного края цветастый ковер, и заклеенное газетой окошко. Девочка, прикованная взглядом к прабабушке, внимательно разглядывала ее. Это была тучная женщина, ее полноту не скрывал прохудившийся плед, залатанный ею же еще несколько лет назад, и она как большая гора возвышалась на низкой кровати. Голова ее утопала в сальной подушке, седые длинные волосы, забранные в жидкую косу, растрепались. Ее изрытое морщинами лицо, мертвецки бледное и неживое, с обвисшими щеками и широким носом не реагировало на шум и только синеватая полоска губ постоянно складывалась в приглушенное: «Саша».

– Я тут, – тихо проговорила Женя, делая акцент на «я».

Голова медленно повернулась на звук и в Женю уперлись большие бесцветные глаза. Девочка дрогнула, тут же спряталась за стенку.

– Кто? – утонуло в кашле, – …кто? Володя…?

– Женя, – также тихо ответила девочка. Пальчик ее водил по стене невидимые узоры. Женя, втянув голову в плечи, опять не решалась показаться. Но, вопреки всем ее страхам, кровать звонко скрипнула и голос радостно протянул:

– Женечка…

– Женечка… – вопрошала прабабушка, – подойди, дочка, дай поглядеть… – ее рваные слова в промежутках между кашлем складывались в один непонятный скомканный поток речи. Девочка испуганно жалась к дверному косяку, не издавая ни звука. Когда прабабушка стихла и голоса с улицы вновь соединились в единое «горько!», она осторожно заглянула в каморку и снова спряталась. Прабабушка, закрыв глаза, жадно дышала ртом, рука ее под покрывалом медленно двигалась.

– Сколько годков? – наконец, услышала Женя и тут же испуганно ответила:

– Семь…

– Большая… а я и не вижу… давно уж не вижу, дочка…

Она закашлялась, громко и со свистом в груди, так что Женя на миг сжалась и снова решилась выглянуть. Слова о том, что прабабушка не видит, немного ее приободрили и прибавили смелости.

– И тебя не вижу… Ты ли стоишь тут, али кто?

– Я… – протянула девочка, вцепившись мертвой хваткой в косяк.

– А папа где?

– Там…

– На празднике?

– Угу…

– Женятся… малехоньким помню Толечку, а уж женится…

Девочка хлопала большими глазами: синие губы прабабушки говорили и говорили, она многого не улавливала, но с интересом, приправленным львиной долей любопытства, смотрела. О своей прабабушке Женя знала лишь только то, что она была. У многих прабабушки не было, а у Жени была! К ней девочку не пускали, о ней не говорили, но со скудных слов двоюродных братьев Женя слышала, что ей аж 90 лет. Потому, уже без лишней робости, она дождалась паузы и вставила свое гордое:

– А ты моя прабабушка!

Прабабушка на это изошлась кашлем, ее покрытые пеленой, выпученные глаза смотрели впереди себя и не видели маленькую фигурку в красивом длинном платье до колен, слишком ярком, чтобы остаться незамеченным.

-… благослови тебя Бог! Живи, люби, замуж не торопись, как Валечка… и дай Бог тебе, дочка… я ведь тоже такая была…

Женя скривила губки – ей не верилось, что эта недвижимая, скрытая от людских глаз старушка когда-то была такой же красивой и маленькой. Она вытаращила глаза, недоверчиво нахмурив брови, и не верила.

– …прыгать любила… как любила… – снова из груди прабабушки раздался звонкий свист. На миг Жене показалось, что ее сухие синие губы сложились в чуть заметную улыбку. – …на Первомайской было…как война кончилась… и прыгали… до 17 лет…а там…замуж. Не хотела иттить… пошла в погреб к соседке да лампу керосиновую разбила… а она… дорогая… у нас с мамой таких денег не было… говорит мне тетя Тоня: выходи за моего Леньку… прощу лампу… а я… маленькая еще… плакала… маме жаловалась… а она: иди! Так и пошла… Леньку то два раза только видала…и пошла…а там семья, – она сделала ударение на первый слог, замолчала. Рука ее задвигалась под покрывалом. – Где папа?

– С дядей Митей в невесту с женихом переоделись и сидят за столом! – бодро проговорила Женя.

– …а деда?

– А дед танцует.

Прабабушка тяжело вздохнула, потом заглатывая ртом воздух что-то спросила шепотом – Женя не поняла. Осмелев, она подвинула к краю прохода дедушкин стул и уселась на него, взяв со стола большую тарелку с арбузными дольками.

– …не приходили даже… невеста-то…

Она замолчала, Женя, надкусив обветрившуюся верхушку арбуза, мусолила ее во рту.

– Жарко ли, дочк…?

– Угу…

– Дай Бог летом помереть… чтобы могилку легче копать было…

Девочка непонимающе смотрела в темную каморку: ее взгляд уже более не притягивала таинственная прабабушка, оказавшаяся совсем не страшной, неподвижной и доброй. Откусив в очередной раз сочную спелую мякоть, она болтала ножками и с ужасом думала, что будет с ней за разбитый фужер с наливкой, не отдадут ли ее, как прабабушку, замуж, не заругают ли за разговоры с ней. Мысленно порешив, что дед, слишком пьяный, чтобы на утро вспомнить о разлитой наливке, она успокоилась и весело спросила:

– А хочешь арбуз?

Прабабушка долго не отвечала. Она чуть водила носом, пробуя воздух, как слепой котенок, и, когда из ее потухших, ничего не видящих глаз, закапали слезы, сорвавшимся на шепот голосом ответила:

– Нельзя мне… в туалет захочу… деда потревожу…

Женя молча опустила недоеденный арбуз в тарелку. Слезы из глаз прабабушки так и лились нескончаемым потоком, она с усилием отвернула голову от девочки, зашлась в долгом, почти нескончаемом кашле. Пока она кашляла, Женя, сжавшись на своем большом стуле, испуганно размышляла над ее словами и буравила пальцем мякоть ягоды.

С улицы донеслось очередное «горько!», дверь веранды глухо стукнула, быстрые, уверенные шаги затопали по деревянным половицам и уже через мгновение на пороге задней выросла фигура мамы. Она остановилась на высоком пороге, завидев Женю, хлопнула себя по бедру и громко, разорвав священную тишину ветхого дома, воскликнула:

– Вот ты где! Кто тебе разрешал?! – мама кивнула на распахнутую дверь каморки, выхватила из рук девочки тарелку и рванула ее на себя. – Иди, с девочками играй. Дома получишь у меня! – при этом она шлепнула Женю по попке и, заглянув в комнату прабабушки, тихо и осторожно потянула на себя дверь.

– Надо чего, баб Рай? – запоздало спросила она уже в закрытую дверь.

Кровать за стеной скрипнула. Еле слышное «Сашу» утонуло в громогласном «горько!» и так и не донеслось до слуха торопившейся на праздник женщины.

Свидание

— Ну, привет…

— Привет…

Мальчик стоит на заснеженном крыльце недостроенного трехэтажного дома, топчет снег ногами в больших дутых сапогах. Он немного замерз в своем сером пальто, прячет подбородок в небрежно повязанный на шее шарф. Вечер сегодня снежный, морозный. Солнце давно село за новостройки. Он смотрит в их сторону в смущении и молчит. Девочка напротив никак не хочет поднять на него взгляд. Девочке тоже холодно. Она бегает глазами по носкам своих стареньких валенок и ковыряет пальцем дырку в кармане искусственной шубы. На голове у нее песцовая шапка с двумя пышными хвостами у подбородка. Снежинки падают на ее мех и теряются в нем.

— Я Артем…

— А я Вера…

Мальчик протягивает руку, спешно стянув с нее перчатку. Девочка смущенно улыбается и несмело ее жмет: рука его теплая-теплая. Он наверняка красив в этот прекрасный снежный вечер. У него, конечно, длинные ресницы, окаймляющие глубокие карие глаза, а сам он строен и статен, будто герой любимой книжки. Но девочка все не может поднять глаза, и они стыдливо прячутся от его взгляда и бегают по силуэтам подруг и друзей где-то очень далеко от их романтической встречи. Он сейчас непременно заговорит о чем-то отвлеченном и так очарует ее своим разговором, что она невольно вскинет ресницы и весело затараторит ему в такт. Но мальчик молчит. И снег украдкой садится им на плечи и обнимает чуть заметным колючим ветерком.

Нет! Нет! Нет! Все было совсем не так!

— Верка! — сильный намеренный толчок в спину заставил восьмиклассницу оторваться от тетрадей и безмолвно уставиться впереди себя. Через пару минут открытый урок: часы в затхлых стенах школьной библиотеки, восемь альбомных листов об Омаре Хайяме, трепет влажных рук и бесконечный внутренний мандраж — через пару минут ей выступать, но сзади снова ткнули меж лопаток.

— Верка! Что хочу сказать… — голос за спиной стал вкрадчивым и приглушенным. Вера обернулась: одноклассница, пригнувшись к парте грудью, приставила ладошку ко рту и зашептала.

— Тему Лосева помнишь? — глаза ее забегали из стороны в сторону, оценивая случайных свидетелей их разговора. Она отмахнулась от соседа по парте и пригнулась еще сильнее. Разговор перешел на шепот и приобретал долю секретности. — Тема… ну! Не помнишь? Ах… — и она с досадой громко хлопнула по столешнице. Ее звали Гузель, а за глаза обидно и грубо называли свахой.

— Ну, ты что! Биологичкин класс! Мы контрольную пересдавали, они с физры пришли! Длинный такой!..

Вера дернула плечами. Ей ужасно не хотелось забивать голову каким-то Темой, в то время как Омар Хайям, еще минуту назад занимавший все ее мысли, стал заметно отходить в сторону. Она развернулась к себе, но в спину снова прыснули.

— Давай после литры, — попыталась защищаться Вера, но Гузель ее не слышала:

— Ходить с тобой хочет. Понравилась ты ему.

И на этом урок закончился, так и не успев начаться. Мерный гул развеселившегося восьмого «А», окружавший Веру со всех сторон, стал отдаляться и вдруг совсем рассеялся в густом, липком воздухе душного кабинета. Учительский голос притих почти до шепота и стал слишком далеко, чтобы разобрать разлетевшиеся на осколки рваные фразы. Даже Омар Хайям, верный друг и спутник прошедшей недели, теперь не громогласно проповедовал свою мудрость, а лишь безропотно и с толикой укора взирал на Веру с титульного листа реферата и молчал. Молчал…

Нет! Она его не помнила! Бесцеремонно ворвавшись в ее мысли, загадочный одиннадцатиклассник теперь издевательски мелькал перед ее глазами то кривой ухмылкой, то размытым образом, наспех нарисованным взбудораженным воображением. Она помнила все: строение и химический состав клетки человека, меланхолично плавающих в аквариуме рыбок, снегопад за окном и ярко-голубые туфли биологички. Но Темы Лосева в том дне не было!

— …да ты что! Блондин такой, у него рюкзак с Нирваной!

Вера вздохнула. Морозный воздух январского дня обжег горло, и она закашлялась.

— Он красивый, — не унималась в Гузель сваха. — Только вот очки носит.

Вера стояла в раздумьях. Что хотела от нее подруга в этот треклятый день со своим уже успевшим надоесть Темой Лосевым, испортившим ей и доклад, и настроение, и даже новую блузку с жабо, на которую она от волнения и дрожи в пальцах пролила на перемене компот?

— В восемь выходи. Пойдем в Кораблик.

Вера молчала. Буравила свои заснеженные валенки ничего не понимающими глазами и чуть заметно улыбалась. Она стояла так минуту или две; кто-то, обходя по обочине, толкнул ее в плечо. Вера дрогнула, зацепила ожившим взглядом удаляющуюся Гузель и медленно почалила вперед, чуть мотая пакетом со сменкой. Сумбурные, оголтелые мысли уносили ее в кабинет биологии, она металась от Омара Хайяма к подруге, цепляясь за каждого как за спасательный круг. Она мысленно пробегалась по диалогам, она отвечала, а не слушала, она протестовала, а не терялась в словах, порой жестикулируя для пущей убедительности и смелости. Ей хотелось отказаться, спрятаться, провести вечер дома, и в то же время новое, дикое чувство странного, ни на что ранее не похожего любопытства ворвалось в ее сознание и мешало принять решение.

— Гу-уль! — закричала она на весь двор. Маленькая фигура в несуразной черной шубе в пол остановилась на углу соседнего дома, обернулась. — А если меня не пустят?

Фигура не двигалась. Гузель, нахмурившись, впивалась в подругу глазами.

— Дура ты, Петрова! — вдруг воскликнула она и взмахнула руками. — Такой шанс упускаешь!

…И вот они стоят на заснеженном крыльце недостроенного дома, а снег все сыпет и сыпет. На плечах Темы Лосева уже выросли сугробы, которые Вере хочется смахнуть, но она только чуть заметно хихикает в хвосты своей пушистой шапки и представляет его генералом.

— Стоят как два дурака, молчат! — это Гузель неподалеку нетерпеливо ждет развязки, топая в снегу от холода своими модными кожаными сапогами. И Тема вдруг говорит:

— Ты Mars любишь? — и протягивает Вере батончик.

Вера дергается как от удара. На ее замерзшие щеки брызжет краска, и они заливаются жаром. Она не смеет сказать ни слова, да и все слова предательски застревают в горле, и хочется кашлять. Он делает очередную попытку оживить ее и снова говорит про батончик. Целый батончик. Настоящего Mars’а. Просто так. И засовывает ей шоколадку в карман. А она молчит и вместо благодарности украдкой вскидывает на него глаза, обжигается о встречный взгляд и от смущения улыбается.

У него не карие глаза — маленькие серые за толстыми линзами очков. На нем дурацкая шапка вся в снегу и пальто. У него и правда кривая улыбка, и он высокий, как Веркин папа. Теме Лосеву шестнадцать, Сваха сказала, что он очень крут и живет в Японии, потому надо принять и шоколадку, и предложение ходить. Ей почему-то и страшно, и весело, и гложущее чувство любопытства так и подначивает в свои тринадцать быть как все и представить Тему своей второй половиной. Как в книжке. Или в кино. Но все время что-то мешает: то Омар Хайям, то строгое родительское «в девять дома», то веселый смех резвящихся в сугробах подруг.

— Ну… что делать будем? — Артем совсем замерз, и его тонкие губы надулись в еле слышном «бр-р-р». Он переминается с ноги на ногу и тоже поглядывает в сторону. Там, через дорогу, на территории детской площадки, так весело, что ни он, ни она, обремененные своей романтической встречей, не могут не обратить на это внимание.

Вера несмело дергает плечами и наконец переводит на него свой взор.

— Пойдем! — тихо говорит она и кивает в сторону счастливых одноклассниц. Он участливо кивает в ответ, глаза его вспыхивают огнем, и они друг за другом спешно спускаются по ступенькам.

— Там горку залили! — на бегу кричит Вера. — Пошли, покатаемся!

Игорь Улитин

Родился в поселке Чёрный Ключ – когда-то Инзенского, а ныне Базарносызганского района. С 2003 года живет в Ульяновске. По образованию учитель, но почти сразу по окончании естгеофака УлГПУ пошел работать журналистом. Писать прозу начал лет в 14.

Чечен. Аю.

Ваха приехал в деревню в марте. Было тепло, снег таял, ручьи текли. Он, когда вышел из автобуса, то на него из всех окрестных домов пялиться начали. Здоровенный! Борода чёрная! В камуфляжных штанах, бушлате и черной вязаной шапке. Бабка Маруся ажно перекрестилась.

А Ваха на них и не глядел. Он закурил и пошёл как ему Рамиль объяснил. От остановки налево и до конца улицы. Дом на берегу реки. Старый, косой. От которого уже гнилью пахнет. А Вахе всё равно. У него на плече одна сумка спортивная. В ней шмота кот наплакал. Не стал брать много. Этого хватит.

На второй день пошёл в магазин. Магазин в центре. Шёл через всё село. На него все, кто не на работе, смотрели. Кто таков? Что за басмач? Или этот, как его, террорист! Точно! Он самый и сумка большая.

В магазине пахло хлебом, колбасой и дедом Яшкой. Хотя какой он дед. Так, от водки почернел. Сидел сейчас, растопырив ноги, в порванных на ширинке штанах, старом ватнике и ушанке с оттопыренными ушами. Старым подожком что-то чертил в грязных лужах на кафельном полу магазина. Продавщица Танька скучала. Отгадывала сканворд.

— Мне хлэба, молока, и колбасы. Только говяжья, если ест, — сказал с сильнейшим кавказских акцентом Ваха.

— Молока нет.

— У кого молоко купит можна?

— У тёть Клавди Наумовой. На вашем порядке, угловой дом.

— Порядке? А, понял, на улицэ. Спасыба.

Ваха дал денег, взял сдачу.

— А, ещё картошка кто продаст?

— Я продам. Сколько?

— Мешок.

Танька ушла в подсобку. Слышно было, как там что-то шумело, переставлялось и ругалось.

— Чечен? — писклявым голосом спросил Яшка.

— Чечен, — не глядя на него, ответил Ваха.

— А к нам зачем?

— Захотелось.

— А звать как?

— Ваха.

— Вахабит?

— Ваха! Это имя такое! — повернул на него белые, в красной сетке жил глаза кавказец и до треска в мослах сжал кулаки. — Сложно запомнить? Не выучишь?

— Выучу, — мерзко, беззубым ртом улыбнулся Яшка.

Танька вытащила из подсобки сетчатый мешок картошки.

— На. Деньги сразу отдашь или в долг?

— Сразу. На, — Ваха насыпал на обшарпанный прилавок две сторублевки.

— Аю! Аю! Открывай! Ты дома, Аю?

С улицы кричали с татарским акцентом. Это Рамиль приехал в гости. Чёрный «Лендкрузер» облепили местные пацаны, и самые знающие начали рассуждать сколько в нем литров и лошадей.

— Да, брат, заходит.

Ваха пустил Рамиля на двор. Это Рамиль тогда прозвал Ваху «Аю» — медведь, по-татарски. С него если бушлат и свитер снять, он волосатый как медведь. Вот Рамиль его тогда увидел так, и кричит — «Ваха, да ты — Аю!».

Аю — так его все и звали. Даже как-то перепутали, написали вместо Ваха Валиев, Аю Валиев. Ладно, сам заметил.

— Как ты? Обжился?

— Да, брат, красота вообще. Воздух, чуешь, как в горах у меня, — улыбнулся Ваха широченной улыбкой.

— Может к нам, все-таки. В район.

— Нэт. Там людей много. Не хочу. Тут я с народом нормално. Всех почти знаю уже.

— Не достают?

— Нормално, говорю.

— Не шарахаются от рожи бородатой, — засмеялся Рамиль.

— Есть немного, — добродушно, по-медвежьему улыбнулся Ваха. — Это ладно. Я на речку хожу.

— А чем заниматься думаешь?

— Весной в пастухи пойду.

— Аю — ты, в пастухи? Ты что. Говорю, давай ко мне. А то и… Инструктором будешь. Пацанов учить.

— Не хочу, брат. Я там, — Ваха махнул рукой, — устал. Я здесь отдыхать буду…

— Как скажешь, брат.

— Пошли, там чай вкусный купил. Для тебя у бабка-татарка чак-чак купил.

Друзья скрылись за воротами…

Чечену овец доверить?

— Я с дэтства в горах овец пас. Я лучше всех из чеченов баран пасу — смеялся Ваха на дворе у тёть Нюры Шабалкиной. — Дай, давай свой баран. Все отдали и ты давай. Не пропадет твой баран.

Сначала не доверяли. Потом поглядели — пасёт хорошо. Доверили и коров. Немного, но сколько есть. В напарники к Вахе напросился Серёжка Старохвалов. Человек он хоть и пьющий, но беззлобный. И холоду будто не боится. С апреля и по ноябрь в одной старой кофте ходит. Она уж вытерлась давно, моль рукава поела.

— Серожа, давай я Рамилю скажу, он тебе костюм спортивный привезёт, — хлопал нового друга по плечу Ваха.

— Не надо. Брось, — смущенно улыбался Серёжка. — Эта кофтейка волшебная. Я в ней круглый год не мёрзну.

Хорошо в поле вдвоём. Сядут под деревом. Тут коровы. Тут овцы. Серёжка из фляжки настоечку потягивает. Ваха самосадом дымит. Больно уж ему приглянулся дядь Семёна Никифорова самосад. Он у него сразу много купил. Он ажно до мозгов продирал.

— Ну как, пробрало, — улыбнулся беззубым ртом дядь Семён.

Ваха даже прикашлянул.

— Бери, весь. Я скоро помру.

— С таким самосадом, точно помрош, — засмеялся Ваха, а с ним и дед.

Так прошла весна. Проходило лето. Ваха немногословный. Серёжка немногословный. Болтать не любят. Иногда разве… Ваха про свой аул рассказывал, про отца, про мать, про братьев. И всегда говорил:

— Ну, это до войны, короче, Серож.

А ещё рассказывал про друзей. Говорит, в Грозном сейчас хорошо, красиво. Да и вообще, красиво у него там.

— Тут тоже хорошо, Серож. Но там, прям… Понимаешь…

— Ну, там родина, она завсегда красивше, — отвечал Серёжка.

— Родина, да…

Серёжка никогда не спрашивал, почему Аю уехал. Кто у него остался там, на родине. И почему поехал жить в деревне, хотя в друзьях у него был Рамиль — деловой мужик из района, с областными дела крутивший.

Ещё Ваха никогда не рассказывал про войну. Серёжка не спрашивал. А у Вахи все рассказы заканчивались, когда он был молодым, а потом сразу после войны. Почти 10 лет жизни будто выпали из жизни этого человека. Но Серёжка думал так — не рассказывает, значит не нужно.

Сам он тоже больно не говорил. Ну, родился тут. Ну, в город поехал. Ну, в техникуме учился. Ну, связался там, с одними. Ну, начали там по вечерам, то да сё. Ну, мелочь там. Ну, это, кроссовки там, эти… шмот, в общем. Ну, поймали, конечно. Ну, там, отсидел три года. Ну, вышел. По городу помотылялся. Встретил этих, что дружки.

— Они, говорят, пошли на дело. А я говорю — ну вас. Я в тот раз сидел, а вы нет. Ну, они на меня драться. Я в больнице полгода пролежал. Ну, думаю, не… Хватит, тут я подохну так. С больницы вышел и сюда…

Так и проходили дни…

По вечерам Ваха любил курить самосад на лавочке и слушать радио. Серёжка иногда и вечером к нему приходил. Жена у него, ругалась иногда — «И так целыми днями с этим чеченом!». Но потом мирилась. Ваха ему много пить не даст. С Вахой не побьют. Бывало, что и задремлет Серёжка на лавочке. Светка идёт:

— Аю, мой у тебя?

— У меня, Свэт. Спит. Не ругай, Свэт, он устал сегодня. Я стадо сторожил, а он из леса выгонял.

— Ладно, чего там. Ты заходи, Аю. А то всё один…

— Зайду, Свэт, зайду…

Только Яшка-дурак, про Ваху продолжал сплетни распускать. Хуже бабы, ей богу. Начнет тарахтеть, мол, у него дружок в начальниках в городе, сказывал, что этот чечен — самый что ни наесть боевик. Мол, за ним скоро приедут и заарестуют его. Они, мол, выжидают пока. И дружка его татарина, тоже заарестуют.

То начнёт болтать, что по телевизору смотрел, как чечены наших солдат резали, а там этого самого бородатого показывали.

— Да он, он. Я еще на видик записал. Потом пересмотрел. Смотрю — так ведь это наш!

И ведь находились те, кто этому дураку верил. Обходили Ваху стороной. Не здоровались.

Болтал Яшка, естественно, в магазине. И только стоило туда зайти Вахе, как тот тут же замолкал. А бабы на Ваху косятся. А ему что. Танька вот — хорошая баба. Этого дурака не слушает. Раз то ли в шутку, то ли в серьёз, тряхнёт кудрями и одним зубом золотым улыбнётся:

— Аю, женился бы ты, что ли, на мне.

Ваха даже напугался. Хлеб чуть не уронил. Перекладывать давай.

— Подумать надо, — как-то смущенно ответил он.

— Ну, ты подумай, Аю. А то, чай, без бабы тяжело. Ты, чай, медведь, а не бирюк какой, — и как засмеётся.

Яшка сидит тогда, ничего не понимает, щёки небритые надувает. А Аю улыбнулся, и какой-то больно лёгкой походкой домой пошёл.

Как-то в октябре в село приехал Юрка Юртаев из соседней деревни. Мордвин. Мужик весёлый, бойкий. Но с грустинкой в глазах. Она у него появилась после того, как он с войны пришёл. Зашёл в магазин. Услышал, что брешет Яшка.

— Ну-ка, где этот ваш ваххабит живёт. Пообщаться я с ним хочу.

Ваха у ворот, как всегда, курил. Радио слушал. Любовался речкой. Подъехали «Жигули». Вышел Юрка. Демонстративно размялся. Ветерок спортивный костюм треплет.

— Ты что ли чечен?

— Я — чечен, — хмуро смотрит Ваха.

— Поговорим, нохчи.

— Поговорим, если хочэш говорить, — отвечает Ваха.

— Ну, давай, вставай. Расскажешь, что ты тут делаешь, и что там делал.

— Что я тут делаю, тебе люди скажут. Что там делал, тебя не касается, — хмуро смотрит Ваха.

— Меня-то как раз и касается. Ты мне не дерзи. Там, значит, нашим головы резал…

— Рот закрыл, — хрипит Ваха.

— Чего?

Ваха встал. Зашёл в дом.

— Ха, ссыкло, — осклабился Юра. И пошёл к машине.

— Эй, иди суда, — кричит с хрипом Ваха и открывает ворота.

Юра сжимает кулаки и идет на Ваху. Подходит ближе.

— На! — Ваха кидает в него кипой фотографий.

Юра не понял, что случилось. Смотрит на Ваху, на фотографии. Снова на Ваху.

— Иди отсюда. Дурак! — машет рукой Ваха.

Юра глотает тяжелый душный ком. Не оборачиваясь, идет к машине и едет прочь. Вечером Юра напьётся. И скажет жене:

— Люд, я сегодня такого человек обидел. Такого…

Пришла зима. Новый год. Серёжку уговорили переодеться в новый спортивный костюм. Даже Рамиль приехал сюда праздник справлять.

В полночь салюты стрелять.

— Вы идете, — говорит Рамиль. — А мы с Вахой тут подождём.

Ладно. Серёжка, Светка, пацаны их на улицу, салюты пускать. Разные, яркие.

А как зашли. Сидят Рамиль с Вахой. За плечи обнялись. А на глазах у обоих слёзы…

23 февраля.

Ваха шёл по селу нараспашку. Широким шагом. Широко же открыл дверь магазина.

— Таня, дай мне лимонаду и торты вафельные — два. Нет, три.

— Чего эт ты праздновать собрался, — прогнусел вечный житель магазина Яшка.

— Празднык у меня сегодня.

— Какой-эт у тебя празднык? — передразнил его старик.

— День русского солдата.

— Это ты-то русский солдат? Да ты ж — ваххабит проклятый, — полупьяный Яшка понес ту самую околесицу, что городил бабам. — Видал я, как ты пленных резал, да пытал. Ишь ты, солдат, нашёлся.

Ваха побледнел. Даже под бородой было видно, как побледнел. Повернулся к Яшке и одним взмахом левой ладони сшиб его со скамейки. Тот уполз в угол. Ваха распахнул бушлат пошире.

— Я РУССКИЙ СОЛДАТ. А ТЫ СВИНЬЯ ПАРШИВАЯ!

Он топнул ногой, и Яшка залез под лавку.

Из-под бушлата у Вахи блестели значок «гвардия», две медали и один орден в виде креста.

— Я РУССКИЙ СОЛДАТ! — хрипя, повторил Ваха. — А почему ты пьяный, я не знаю.

Ваха вышел на улицу. По-весеннему сияло солнце. Так же размашисто, как он шёл в магазин, пошёл назад. Только лицом был хмурый. Повернулся.

— Тьфу, из-за такого дурака расстраиваться! Нэт. Я здесь. Я дома. Я живой. Я — нохчи. Я — русский. У меня праздник, — и во весь голос. — Эй, я — русский солдат! У меня сегодня празднык!

И как мальчишкой бегал по тропинкам своего аула, побежал домой. Сегодня приедет Рамиль. Надо зайти к тёте Алие, купить у неё чак-чак.

Эпилог

Из заметки в районной газете:

«… в рамках празднования Дня защитника Отечества в школе № 1 прошёл урок патриотизма. Его провели два ветерана обоих чеченских кампаний — председатель районного отделения «Боевого братства», майор запаса Рамиль Ягупов и его боевой товарищ, капитан запаса Ваха Валиев. Рамиля Ягупова у нас знают, без преувеличения, все. А вот Ваха Амирович переехал в наш район совсем недавно. Он уроженец Чечни. Но в обеих войнах сражался на стороне федеральных сил. Сам Ваха Валиев очень скромный человек, хотя награды на его груди говорят о многих совершенных им подвигах. Как говорит Рамиль Ягупов, медалями и орденом отмечена только малая толика тех героических поступков, которые совершил Ваха Валиев, или, как его звали боевые друзья — Аю. Что по-татарски значит «медведь».

ПОЭЗИЯ

Александр Бухарин

Работает в Ульяновский государственном академическом симфоническом оркестре. Это все, что он пожелал рассказать о себе. Пусть за Александра говорят его произведения.

Я КРАШУ КОМНАТУ ЦВЕТАМИ

Я крашу комнату цветами.

Те, кто погиб – хоть бы не зря!

В тот день над спящими садами

Взошла победная заря.

 

В груди у русского народа

Остался несводимый след –

Заря весны, заря свободы,

Дни поражений и побед.

 

Лета идут, и умирают

Герои, что внушали страх,

А кто не умер – доживают

Век на воде и сухарях.

 

Какая горькая расплата!

Мне, право, нечего сказать:

Чужие страны брать когда-то,

В своей – в обносках умирать.

 

Как дорого далась победа!

В соседском слышу я окне:

– Скажи мне, мама, где наш деда?

– Погиб он, дочка, на войне.

 

Скорблю по тем, кто защищали

Мир. Не увидят больше свет!

Ценою жизни увенчали

День величайшей из побед.

О КОШКАХ

Не толкайте, пожалуйста, кошек.

С состраданием нынче беда.

Этих маленьких, ласковых крошек,

Что подходят к ноге иногда.

Что глядят снизу вверх сиротливо,

И с глубокой тоскою вослед

За тобою бегут торопливо,

Словно просят кошачий совет.

Ах, несчастные, бедные кошки!

С добротою чьи встречи редки.

Без опаски покушают крошки

Из протянутой сверху руки.

Не толкайте, пожалуйста, кошек,

Они видят чудесные сны.

Этих маленьких, ласковых крошек,

Полосатых посланцев весны.

Ангелина Качалкина

Студентка Пединститута.

Родине

Неужели это счастье превеликое

Просто так нам от рождения дано:

Жить с тобой, голубка сизокрылая,

Русь моя, мой дом, моё гнездо!

Жить и слышать в каждой, брат, травиночке

Шепот предков, павших за страну.

Я – ее дитя, ее кровиночка,

Без нее с тоски я пропаду…

Если вдруг случится неурядица,

Иль война нагрянет, точно гром,

За тебя, родная Русь-красавица,

Не задумаюсь я – в грязь паду челом,

Чтобы знали недруги поганые,

Что Россию не сломить им в век,

Потому что сердцем добрым, храбростью,

Мощью славен русский человек!

Как он дорого отдаст за то, чтоб в полюшке

Встретить рано ласковый рассвет,

Да за жизнь свою – лихую волюшку,

Запах дома, где вот-вот испекся хлеб.

Сельской церкви купола весёлые,

Что на солнце радостно блестят,

Да колокола, что вдаль, за сёлами,

Ко Всенощной всем благовестят…

Нет уж сил – и слезы тихо катятся

Из сияющих от счастья глаз!..

Я люблю тебя, моя красавица,

Родина моя! В сей светлый час

Вспомню я опять свою историю,

В памяти как вихрь пролетят

Все твои страдания тяжёлые,

Подвиг русских рядовых солдат.

Подвиг всех людей, что не задумались

О возможной выгоде своей,

Когда речь зашла о целых тысячах

Просто счастья жаждущих людей…

Я горжусь, что здесь, в России, Господом

Мне родиться было суждено!

Я люблю тебя, страна моя великая,

Всей широкой русскую душой!

***

Ой ты Родина, ой ты милая,

Сколько сёл в тебе, деревень,

Воплотивших святое, родимое,

То, что ищем мы каждый день.

А поля твои перекатные,

Точно море во время грозы,

И ласкает их солнце закатное

В ожиданьи заветной слезы.

А леса твои величавые

Напоят в знойный день тишиной,

Неприступные, одичалые,

Нелюдимые, вместе со мной.

А река, свои воды катящая

Так же плавно, как реет орёл,

И певучая, и блестящая,

И могучая, точно вол.

Ну а храмы твои белоснежные,

С куполами, летящими ввысь,

С красотой неземною, безбрежною:

Только сердцем в неё окунись

И почувствуй рождение нового,

Что волнует столь радостно кровь,

И зовётся открыто свободою,

И рождает к Отчизне любовь.

 

Дмитрий Манцуров

«НУЛЕВЫМ»

Одинаково всё, на грани.

Поколение «нулевых»

Резким слогом старое травит,

Наготу свою не прикрыв.

 

Неумелые рваные слоги,

Чтоб немного украсить стекло,

Застревают в начале дороги,

Не придумав в конце ничего.

 

Рифм убитых лежит в канаве

Столько – сложно теперь зарыть,

Всё не важно, так тянет к славе,

Что о них можно забыть.

 

Этим строкам обидится каждый,

Кто в упряжке первых собак

Себя числит гением дважды

Среди прочих серых бродяг.

 

Я хотел бы увидеть звезду

(Нет, их много не может родиться!),

Ту звезду, за которой пойдут,

И захочется ей открыться.

 ХОЧУ ПОНЯТЬ… 

Мне всё равно, кто прочитает

Мой неумелый рваный слог.

Тот, кто поймёт, тот воспылает,

Кто ищет – тот всегда найдёт.

Не правда, что у всех своя

На всякий случай отговорка,

В окне любого бытия

Есть заколоченная створка.

Хотел я рассказать про снег,

Гармонию между деревьев,

Как значим в жизни человек

Среди других простых кореньев.

Есть ты, послушай, где-то рядом

В своей груди. Да даже вслух!

Не лучше ль выругаться матом,

Чем в кровь дрожать от этих мух –

От мыслей, что сумел собрать

Без всяких лишних откровений.

Подумай, кем ты можешь стать

Без этих пафосных стремлений!

Я не философ, не поэт,

Нет груд серебряного века,

Не правду я несу, не бред –

Хочу понять лишь человека!

ПРОЗА

Василий Тишин

Как начиналось лето

Этот обросший незнакомец в футболке и синих джинсах, что сидит сейчас на краю кровати, только что проснулся. Он не понимает, какое сегодня число, день недели, сколько времени на часах. Ему, наверное, даже плевать на это. Он сидит с поникшим взглядом, схватив руки одна в другую, словно меряя пульс, и ни о чём не думает.

Накануне парень успешно сдал все экзамены в местном ВУЗе, после чего крепко налёг на спиртное, больше, наверное, от печали, чем от радости: потому что учёба на инженерном факультете давалась ему легко, а вот простые человеческие потребности, вроде дружбы и любви, мягко говоря, не очень.

Александр, так зовут этого человека, был индивидом с то ли каким-то изъяном, то ли, наоборот, какой-то полезной особенностью. Дело в том, что он старался быть обычным парнем, быть таким же как все. Но у него это, по-видимому, плохо получалось, ибо, когда он вёл себя так же, казалось бы, весело и задорно, как его «друзья», то сразу же получал в свою сторону оскорбления, вроде «дурак», «ненормальный» и ещё более обидные, относящиеся к теме отклонений в умственном развитии или употреблению каких–либо психотропных веществ.

Парень не понимал, мол: «как это так, вроде всегда вместе со всеми, смеёшься, ходишь, и когда каждый выкинет какую-либо глупость, то с ними всё хорошо, а когда я делаю подобное, то меня принимают за идиота. Интересно…»

Как же в этом мире всё сложно. Если у тебя интересы, мысли, любимые занятия, предпочтения в чём-либо не соответствуют выбору большинства, то тебя постоянно будут осуждать и мешать с грязью, пытаясь сломить ко всему общему. Пытаясь вогнать в стадо.

У большинства людей стадный инстинкт от природы. Такие люди уже рождаются мёртвыми. Без права какого-либо выбора в жизни. У них одинаковые интересы, потребности, мысли. Они обречённые, жизнь которых уже решена…

Конечно, от этого инстинкта можно избавиться, но очень трудно. Но гораздо сложнее его приобрести, что и пытался сделать наш герой. Он с детства отличался от сверстников. В то время когда вся ребятня гуляла вместе, этот персонаж предпочитал общество природы.

Даже мысли были у него из разряда «в чём смысл жизни», в восемь-то лет.

И, как бы ни хотел Саша завести себе друзей, над ним постоянно смеялись и использовали его простую человеческую доброту в корыстных целях.

Из такой ситуации у парня не было никакого выхода, потому что окружающим всегда есть до тебя дело. Если ты будешь постоянно молчать и грустить, замучают вопросами «что грустный?», «что случилось?», а как начнешь веселиться, так сразу «ты что, курил?», «ты пьян?». Поэтому он просто смирился и решил остаться таким, какой он есть.

Вырос он добрым, весёлым и интеллектуальным человеком. Не замкнутым, но и не открытым. Он понимал масштабность всего плохого на планете, все злые пороки людей и старался как-то менять мир к лучшему, пусть через мелкие дела, например, уступая в трамвае места девушкам, женщинам и бабушкам, но, всё-таки, старался.

Разумеется, его голова постоянно была забита мыслями, что находило отражение в больших и печальных зелёных глазах. В основном это были пессимистичные, убивающие его каждый день предположения о мрачном близком или далёком будущем. Чтобы хоть как-то остановить неконтролируемый поток информации в свою голову, наш герой проявлял склонность к алкоголю и сигаретам, которые не так уж и сильно помогали.

Ну, когда мы немного познакомились с персонажем этой истории, думаю, теперь пора вернуться в маленькую комнату два на три метра, где едва помещалась небольшая кровать, тумбочка с вещами и старый деревянный стул, который стоял у окна.

Александр вчера вернулся в эту комнату совершенно трезвый, с двумя бутылками красного вина и одной американского виски и исполнил мечту последних шести месяцев: он, наконец-то, напился.

И сейчас он сидел на краю кровати и ни о чём не думал. Он не чувствовал ощущения реальности, он вроде был и в этой маленькой комнате, за стенами которой активно бурлила жизнь огромного механизма окружающего мира, а в тоже время ему казалось, что он находится далеко за пределами вселенной, что кроме него и этой маленькой комнаты на свете больше ничего нет. Ему казалось, что так было всю его жизнь: он один в маленькой комнате, и больше ничего не существует.

Но, к огромному сожалению, это было не так.

Прохладное майское утро медленно переходило в последний весенний день.

Когда парень, наконец, осознал происходящее, его первая мысль была о еде. Потому что если он не поест в начале дня, то весь день будет ходить печальнее, чем обычно, и начало следующего он может встретить в реанимации.

Александр вышел из комнаты. Во всей квартире никого не было, что сделало нашего героя чуточку счастливее. Он подошёл к раковине и умыл лицо. Со вздохом посмотрев в зеркало, погрузился в размышления. На этот раз он почему-то думал о своих проблемах, как обычно разговаривая сам с собой:

– Ну и урооод. Не удивительно, что нам девятнадцать, и у нас никогда не было девушки.

– Вообще-то, была.

– Я не в этом смысле. Я в плане отношений.

– И побриться надо.

– Да ладно ты, всё нормально, найдём ещё.

– Уже лето скоро, а мы так и не нашли свою вечную любовь на эти три месяца.

– Нам на всю жизнь надо.

– Всё, заткнись. Поесть нам надо.

В холодильнике, кроме льда, лежали ещё пустая упаковка из-под майонеза, просроченный салат из морской капусты и пожелтевший от холода кусочек колбасного сыра. Александр, посмотрев на этот натюрморт, решил на последние пять сотен купить себе шаурму.

На улице было не очень жарко, но почти летнее солнце всё же противно обжигало шею и руки.

Парень на этот раз решил не просто сходить за едой, а превратить это в интересное приключение, чем он давно не занимался. Он сам не знал, в каком киоске или магазине возьмёт себе шаурму. Действительно ли он возьмёт именно её. И чем кончится вся эта история. Наш герой считал, что если полагаться на волю случая, то жизнь будет намного интереснее. Именно такие моменты выбивали его из привычной колеи и делали скучную серую рутину как-то разнообразнее.

Парень вошёл в первый попавшийся автобус.

В салоне, кроме нашего героя, находилось ещё человек шесть или семь. Ни одного из них Саша никогда не встречал и больше никогда и нигде не встретит. Вот же какой парадокс: вроде, город такой маленький, людей, казалось бы, мало, а встречаются между собой лишь один раз в жизни. И то в маршрутке. Может, это и к лучшему? Потому что с некоторыми людьми лучше вообще никогда не встречаться.

Александр думал об этом, а автобус тем временем медленно приближался к неизвестной части города.

Когда юноша вышел на ближайшей остановке, погода переменилась. Солнце стало каким-то тусклым, стало укрываться облаками. Подул лёгкий холодный ветер.

Саша, воткнув в уши наушники, зашагал по тротуару изучать незнакомую часть знакомого города. Взглядом он ловил названия различных кафе, салонов сотовой связи, всевозможных банков и торговых центров, один из которых он решил посетить, пройдя мимо киосков, где продавали шаурму, хот-доги и разнообразную выпечку.

Парень редко бывал в подобных местах. Они казались… Одинаковыми. Везде хотели что-то продать, играя на человеческих пороках. «Господи, сколько же существует этих торговых центров? Лучше бы построили что-нибудь полезное. Университеты или детские сады, например». Тем не менее, здесь был прекрасный кинотеатр, куда и пошёл наш герой, предварительно съев порцию суши в одном из баров.

Фильм рассказывал о двух мужчинах, которые были смертельно больны, и, когда узнали, сколько им приблизительно осталось жить, решили создать некий список дел, которые они должны выполнить перед смертью. Суть сюжета была очень глубокой: она наполняла жизнь зрителя смыслом, открывала на неё глаза. Эта трагикомедия оставляла после себя яркие впечатления, даже если бы вы находились в тяжёлой депрессии. Кино не оставило равнодушным и Александра. Что-то переменилось внутри него. Явно зажглась какая-то искорка.

– Ну и куда теперь? – спрашивал он у самого себя.

– Не знаю. Может, погуляем? Может тут ещё что-то интересное есть.

– А потом… Домой?

– Да.

Парень, отключив сознание, просто шёл вперёд. Он забрёл в какой-то парк, где решил отдохнуть на высохшей после недавней покраски скамейке. Сидя там, он смотрел на проходящих мимо людей, на играющих детей, на высокие деревья, что шелестели своими листьями высоко в небе. Он смотрел и думал о том, что всё окружающее когда-нибудь исчезнет. И что он сам когда-нибудь умрёт. Тут Александра окутал внезапный страх смерти. В его горле словно застрял ком, в груди что-то яростно сжималось, а из глаз чуть ли не текли слёзы. Ему захотелось просто исчезнуть. В глубоком отчаянии он побрёл, сутулясь, прочь. Он ничего не хотел видеть и слышать. Ни о чём не хотел думать.

Незаметно наступал вечер.

Парень пришёл на окраину города. Отсюда открывался потрясающий пейзаж.

С обрыва, на котором стоял очарованный Саша, позабывший обо всём на свете, была видна широкая река, в волнах которой отражались солнечные блики ярко-алого заката.

Где-то далеко гудел теплоход, и слышались звуки машин. Где-то далеко сотни людей, никогда не видевших красоту, окружающую их, собирались домой со своей скучной повседневной работы, которую они делают смыслом всей своей жизни. Где-то далеко…

Это место напомнило Александру его маленькую комнатку. Оно также существовало отдельно от окружающего мира. Отдельно от вселенной. Что же делает подобные места особенными? Может, сами люди?

Наш герой сидел недвижно, всматриваясь вдаль. Но он не видел ни другого берега, ни реки, ни Солнца, которое вот-вот закатится за горизонт. Его тело было здесь, на этом обрыве, окруженном деревьями, но его сознание… Оно летало в неизвестных мирах, вселенных. Оно было где угодно, но не здесь. В этот момент Саша думал обо всём на свете, но ни одной мысли он не слышал. Его разум был чист и свободен. Но…

Она появилась из ниоткуда. В её добрых чистых карих глазах, помимо отражения заката, можно было наблюдать открытую, бесконечную, но искалеченную душу. Ветер колыхал её вьющийся волосы, собранные в аккуратный «конский хвост». На лице незнакомки не было признаков хорошего настроения. Она также грустила и так же была потеряна.

– Правда, красиво? – окликнула она Сашу.

– Да. Очаровывает, – ответил он, не обращая внимания на девушку. Потом, после небольшой паузы, добавил. – Ты здесь часто бываешь?

– Только когда грустно.

В этот момент парень посмотрел на неё. И, увидев печальные глаза, сказал:

– Значит часто.

– Да, – улыбнулась девушка, присела рядом и закурила.

Парень попросил у неё сигарету. Они долго молчали, изредка говоря какие-то фразы, приходившие им в голову.

Девушка достала из сумки бутылку виски и предложила парню. Он не отказался.

Они курили и выпивали, пока совсем не стемнело. На этот раз, впервые в жизни, два этих человечка не грустили из-за плохого. Девушка, которую, кстати, звали Лиза, делала мрачные размышления парня не такими уж и мрачными, превращая их в комичные ситуации. А Александр строил смешные гипотезы по поводу личной жизни Лизы, страдавшей, в основном, из-за неё.

Когда алкоголь и слова закончились, наступила долгая пауза. Эта пара молча лежала на земле и смотрела на испещрённое звёздами небо.

– А тебе во сколько домой? – нарушив тишину, спросила Лиза.

– Не знаю. Всё равно. А тебе?

– И мне. Может по сигаретке?

– Давай.

В запахе ночной свежести растворялся табачный дым. Было слышно, как глубоко внизу волны плещутся о край обрыва.

Эти двое проживут достаточно долгую жизнь и никогда больше не встретятся. Даже в маршрутке. Ни один из них больше никогда не придёт на это место. В их жизни будет множество ярких моментов. Всё забудется когда-нибудь. И эта ночь тоже. Они оба это понимали, и от этого становилось как-то грустно.

Они всё так же лежали и смотрели на звёзды. Голова Лизы лежала на груди Александра, который обнял её плечо одной рукой.

Затем он вздохнул и медленно стал опускать свою руку на талию девушки. Сначала он медленно гладил её. Лизе это нравилось. Было слышно, как она улыбается. Потом парень стал её щекотать. Тут девушка не выдержала и засмеялась во весь голос. Начала сопротивляться, говоря сквозь смех: «Хватит! Хватит!». Так продолжалось до тех пор, пока они не перевернулись. Лиза села на Сашу, который побеждённый лежал на земле и смеялся. Они с минуту смотрели друг другу в глаза. Но там, где они находились, время шло своим чередом. И эта минута казалась чуть поменьше половины вечности.

В этот раз тишину нарушил Саша.

– Лиииз? – спросил он, колеблясь и чувствуя, что пожалеет об этом.

– Да?

– А можешь для меня кое-что сделать?

– Ну, может быть, – сказала она заинтересованно и скрестила свои руки на груди.

– А научи меня целоваться?

– Да я сама не умею… – Тут в её глазах появился блеск.

– Ну, иди сюда. – Саша наклонил девушку к себе, и они слились в поцелуе.

Внезапно Лиза прервала урок, встала и посмотрела на часы.

– Быстрее! Быстрее! Вставай!!

– Что такое? – спросил парень, исполняя просьбу Лизы.

Девушка подошла к нему и крепко обняла:

– Сегодня же тридцать первое мая. Время без одной минуты полночь. Хочу встретить лето в объятиях.

– Странная ты, – почему-то удивился Саша.

– Да. Я знаю.

Они обнимались и снова смотрели на небо. На этот раз там были облака самых разных форм. Александр указал на одно из них, которое было похоже на дельфина.

Затем, сев на землю, Саша снова обнял девушку, прижав к себе. Лиза закурила. Так они молчали всё оставшееся время. А дельфин всё плыл по звездному океану в числе прочих фантастических тварей, существовавших лишь в этот миг.

– О, смотри, твой дельфин растворился, – проговорила Лиза, улыбаясь

– Ага. В чёрной чашке неба.

Элла Жежелла


Настоящее имя – Виктория Румянцева. Слегка эксцентричная пишущая  дамочка. Начинающий кинодраматург (есть два фильма по ее сценариям). Пишет прозу о современной женщине. Не любовные романы, о важности самореализации, необходимости осознать себя Личностью. Журналист-фрилансер.   Замужем.

А ты ощущаешь вкус?

Едва открыв глаза, я подумала, что нужно хотя бы сегодня послушать классическую музыку. С утра, да. Чтобы начать, наконец, добром пропитываться. Не то станет слишком поздно. Или я себя обманываю и давно уже упустила возможность стать лучше?

Из соседнего окна зазвучала «Лунная соната» Бетховена. У меня по телу пробежали мурашки. Всегда было тяжело слушать классическую музыку. С одной стороны, душа ликует, что есть в мире нечто большее, чем ты сам. Вместе с тем, музыка пронзает душу. Начинаешь верить в нечто прекрасное, в справедливость, в любовь. Я не хотела этого – зачем тешить себя надеждами? Лелеять веру в то, чего нет…

Я поскорее вышла в коридорчик, чтобы не оставаться в одиночестве, терзаемая классикой.
Маринка, как всегда, горела и постанывала.
— Что у нас опять? – зевнула я. Уже догадывалась, но хотелось о чем-то спросить сестру – любой диалог снимает напряжение, вызванное ожиданием своей участи.
— Помнишь Лильку?
— Кого?
— Ну, Лилю, которая училась на два класса младше меня?
— Конечно, нет.

Моя сестрица Марина ревностно следила не только за судьбами бывших одноклассников, но и, кажется, всей школы: кто родил, развелся, заболел. «Потому что нет своей жизни» – предположат многие. И будут правы. Образовался замкнутый круг: нет своей жизни – занята чужой, оттого и нет собственной. Уже и не будет.
— Эта Лилька была гулящей девкой из моей школы. Ни одного парня не пропускала. Училась отвратно. Представь, недавно вышла замуж! За богатого. На отдых – то на Мальдивы, то в Исландию отправилась за экзотикой. Муж осыпает цветами и драгоценностями.
— А, конечно, вспомнила ее. Ты же три ночи не спала из-за такой вящей несправедливости, рыдала.
Меня всегда удручало, что у сестры совершенно не было целей в жизни, кроме как выйти замуж. Ни хобби, ни интересов.
— Да! – подтвердила сестра. — Эта Лиля была такой распущенной! Аборт в 16 лет делала. И вот нашелся ей муж. Хороший. А мне – нет. Я же мужчин не знала, скромницей была, ждала любовь, не хотела я абы с кем, но мне Провидение не послало жениха. Где справедливость? Я ей так тогда позавидовала! Аж внутри загорелось. Бог накажет меня! – всхлипнула Марина, даже не пытаясь потушить свою руку.

Опять та же песня. Сестрица моя, как и при жизни, постоянно занимается самобичеванием, выискивая в своей недолгой биографии все новые «грехи» (в кавычках из-за того, что вина ее во многом преувеличена, как мне думается). Вчера вспоминала, как обещала уйти в монастырь, если не выйдет замуж до 25 лет, но не выполнила данный зарок. Она рыдала, а волосы ее полыхали. Картина была больше забавной, чем страшной. Ужаснулась я только в первый раз, когда на Маринке вдруг загорелось платье средь бела дня. Мне было многое непривычно…

Не каждый день умираешь, узнавая тайну, разгадка которой щекотала всю жизнь. Не каждый день оказывается, что тайны нет. Все после смерти примерно также. Та же квартира. Улицы. Только безлюдные. Пищи нет. И что-то на теле непременно загорается, когда тебе становится стыдно или неприятно.
Это некое чистилище перед распределение в Ад или в Рай, или такое странное существование и будет длиться веками?

Тем не менее, я старалась не думать о том, справедлив ли мой уход в мир иной в довольно молодом возрасте, то, что не сбылись мои мечты и не реализовались многие планы. Мне было 28, а не 18. Если бы хотела, то давно бы претворила в жизнь часть задуманного. Значит, сама виновата, что прокрастинировала и ждала случая. Я сама, а не вселенская несправедливость.

Даже сейчас, вместо того, чтобы очищаться, хотя бы слушая классическую музыку, бегу от собственных мыслей. Разговариваю, и все равно даже, кто собеседник, хотя общение с сестрицей порядком утомило. Гуляю. Это всегда было проблемой для меня.

— Марин, — в сотый раз увещевала я, — мы не знаем, что ждет нас дальше. Как тут вообще всё происходит. Если мы зависли здесь, значит, судьба еще не решена. Накажут нас или наградят? Может, нет никакого Бога, ангелов, Страшного суда.
Марина заголосила:
— За мной скоро придут черти!
Я, устав от нее, решила прогуляться.
Сестрица меня раздражала своими стонущими интонациями. Всю жизнь. И после смерти – тоже.
Дернуло же меня тогда пойти с ней в ресторан, так как она встречала 26-летие одна, а потом позвонить и попросить моего бывшего мужа Дениса нас забрать и отвезти домой!

***
Город был пустым. Опять. Как неуютно и… странно. Иначе я никак не могу описать свои эмоции. Наверное, не привыкла еще.
Самым сложным поначалу казалось… банальное отсутствие вкуса. Так привычны ароматный кофе и пироженка с утра, что не задумываешься об этом. После смерти же отсутствие этой мелкой радости терзает неимоверно.
Пончик хочу.

Вот почему многие учения советуют отказаться от земных привычек. Сластолюбцам и чревоугодникам заняться явно нечем. Как и нет возможности уйти от своих мыслей заеданием.Или от отсутствия мыслей.
Странно, что я умерла, а никому не жаль. Даже мне. Нет ни возмущения, ни обиды на судьбу. Рабская покорность – это хорошо, если тут есть Кто-то, способный оценить это и снизить «срок», коль таковой имеется, за мои прижизненные преступления, вроде чревоугодия по ночам, злости на сестру, пожеланий провалиться этой самой Лильке (на самом деле, конечно, я ее помнила – она увела у меня моего будущего мужа Дениса, причем мне было двадцать два, а ей – семнадцать, она только школу закончила, узнать, что любимый оставил меня ради того, чтобы сожительствовать с малолеткой было болезненно, как и услышать от Маринки, что впоследствии эта Лилька неплохо устроилась).
Я плутала по заспанным улочкам, думая о жизни, пытаясь раскаяться, осознать свои ошибки.

До меня донеслась громкая дискотечная музыка. Тут есть люди? Кому-то весело?!
Я поспешила на звук.

***
В первый момент мне показалось, что Рай открыл свои врата. Я случайно на него набрела.
Или… раскаяние помогло?
Роскошный сад, усыпанный цветами да с журчащим фонтаном посередине. Море… или океан. Как на Мальдивах. Или в Черногории. Прозрачнейшая вода.
Как это прекрасно!
Вот только музыка… чудовищный ор никак не сочетался с благословенным пейзажем.

— Это ты?! – услышала я удивленный мужской голос и обернулась.
На самом настоящем троне восседал он.
Мой бывший муж Денис.

***
Даже у большинства женщин, рвущих шаблоны, феминизированных и независимых, в жизни случается свой ОН (с придыханием). Пресловутый ТОТ, который САМЫЙ.
Владыка «козлов». Он же – идеальный мужчина. С годами границы стираются, ты уже не помнишь, кем ТОТ САМЫЙ являлся на самом деле.
Я ощутила, как подкашиваются ноги.
Так всегда бывало со мной в его присутствии. Сначала от любви, затем от ненависти, разрушительной и страшной, а потом, наверное, по инерции.
Когда он первый раз ушел от меня к этой Лильке, не к ночи будет помянута, надо было забыть его, надо.
Во мне, как я сейчас сознаю, играла гордыня: «Посмели отвергнуть!» – желание вернуть и укротить бабника, сделать ручным подлеца, чтобы он «ах, осознал, что лучшей была я». Из-за этого упустила кучу возможностей. Утоление этой гордыни было частью моей жизни. Сама, правда, называла этой «любовью».
В итоге он стал моим мужем. Счастья это не принесло, да и тщеславие не удовлетворилась.

Я так и не поняла, любил он меня или нет. То медом он меня обдавал, то дегтем. Я же всякий раз надеялась, что-теперь-то все устаканится. Буду уверена в его любви, в стабильности. Как только я успокаивалась, происходила ссора, из-за которой отношения вновь становились напряженными, а он уходил, чтобы снова вернуться и уверять, что впредь будет иначе.
Это и стало источником гибели. Надо же мне было позвонить ему и попросить нас забрать! Денис вдруг затеял ссору из-за пустяка, а потом не справился с управлением, разоравшись.

— Ты тоже тут! Не ожидал!— весело воскликнул бывший супруг.
— Почему же? – мне хотелось услышать сожаление, что ли, за то, что я оказалась тут. Он так усердно винил меня за неудавшийся брак, что даже умер, прихватив меня за собой.
Денис же молчал.
— Ты попал в Рай, я смотрю…
— Видимо. Здесь все, что я хотел при жизни.
— Интересно, за какие заслуги? – удивилась я.
— А почему нет?
— Ты безгрешен?
— Конечно. Мне абсолютно не в чем себя упрекнуть, — хмыкнул он.

Мне хотелось, чтобы Денис обнял меня, развеяв тревоги. Пригласил с собой в свой Рай. Хотя бы объяснил, как попал туда. Он же смотрел на меня с превосходством.

— А мы с Маринкой в других условиях… – пролепетала я, ощущая страшное разочарование.
Вместо того, чтобы поинтересоваться нашей судьбой, он мстительно скривил губы:
— Да так вам и надо! Из-за вас я оказался тут. Первое время было жутко страшно. Ни пожрать, ни покурить! У меня могло быть будущее.
— Мечтай.
— Это твоя сестра – ходячий труп. Ей ничего не светило,хотя всего 26 исполнилось. Она уже была мертва, ее так и тянуло поскорее к праотцам отправить, неудачницу ноющую, а себя мне жаль, – он упивался, упивался, упивался каждым своим словом. Жалил и радовался, сидя на троне в райских садах.

Я с ужасом смотрела на него.
Всякий раз, когда Денис орал, поднимал руку (правда, не бил, но замахивался, но и это было унизительно), я думала, что происходящее с ним – помутнение сознания. На самом деле, конечно, человек хороший, просто жизнь была нелегкой, бла-бла. Тем более, после вспышек он вновь становился ласковым и заботливым.
Теперь видела его истинное лицо. Самодовольное, безобразное. Как я могла не замечать этого при жизни? Вернее, отрицать очевидное, оправдывать?

Стало стыдно. А я еще ходила в церковь и просила Бога дать мне шанс остаться с этим человеком! Никого не надо, только бы он одумался, осознал… мама дорогая. Как я могла не разглядеть его душу? Вернее, ее отсутствие?!

— Ладно, одиноко тебе, наверно! Дай обниму! – вдруг весело предложил он. Как всегда. Ничего не изменилось. – Хочешь пироженку? Есть твои любимые. И халва, – Денис даже потрудился встать с трона, взять с подноса пирожное и протянуть мне. Я машинально переняла его. — У меня все есть! Даже красный Феррари. Всю жизнь о нем мечтал.

— Ка-а-ак, ты чувствуешь вкус?
— А что? – насторожился бывший муж.
— Я – нет, – не знаю, зачем отвечала ему. Мне казалось, еще немного, и узнаю другую тайну. Более важную, чем смерть и то, что после.
— Как так? — искренне удивился он.
— Ну, мы же лишились физического тела. Значит, и вкус ощутить не можем.
— Ерунда! У меня тоже так было, я упомянул об этом, – озадаченно сказал Денис. – А потом понял, что жизнь – это и есть жизнь. Какая разница, где? И стал ощущать. Я здесь лучше, чем при жизни устроился.
— Это и удивляет. Да тебя должна рассечь молния за то, что творил! – не сдержалась я.

И тут небеса разверзлись.
Я похолодела. Как в страшном кино.
Не верилось, что я вижу это. Черные небеса разразились дождем.

— Я достоин лучшего! Никто не смеет меня судить, ясно? – вскрикнул Денис. И дождь прекратился. – Я живу… жил… так, как хочу! И мне плевать на то, что думают другие! Изыди!
И все вмиг растворилось.

Я стояла посреди пустынной улицы. Не было ни Рая, ни Дениса, ни молний.
Первые секунды я ловила ртом воздух: как так? Он – в райских кущах, счастлив и доволен! Даже ощущает вкус! Неужели можно?
Я лизнула пирожное, что все еще держала в руках.
Вкусно.
Что?
То есть, и я могу?
Ошпаренная новым открытием, быстро побежала домой. В то место, которое так называла. Сказать Маринке. И себе.
И слушать классическую музыку.
В подтверждение моих слов, зазвучал Бетховен.
Отовсюду. Кажется, что с неба.

Все оказалось так просто: Денис верит, что непогрешим, потому и получил Рай. Правда, в его понимании это Феррари, поесть и океан.
Он верил и в то, что можно ощутить вкус, не имея физического тела – пожалуйста. Балуется пироженками.
Моя наивная сестренка корит себя за малейшую провинность – и горит. Не исключено, что к ней придут черти, раз она их так ждет.

Скорее, скорее.
Слушать классику. И поверить в справедливость. В прекрасное. Чтобы получить это.

ПОЭЗИЯ

Аксана Кряжева


“Место работы – ОГБПОУ «Ульяновский педагогический колледж». Увлекаюсь стихами и поэзией с 7 лет. Среди поэтических образцов – Анна Ахматова и Борис Пастернак. Свою жизнь решила посвятить педагогике и преподаванию: с 2013 года работаю в этой сфере. В редкие минуты жизненного затишья люблю слушать строгий и спокойный голос моей музы и записывать приходящие от неё зарифмованные мысли”.

***

Я всё чаще себя ощущаю ребенком Вселенной,

Слабым, чахлым, беспомощным, брошенным ей существом.

Может быть, где-то там, на задворках души незабвенной,

Всё ведется борьба света с тёмным её естеством.

Неизвестны дороги, истлели все старые карты,

Непонятны маршруты, изведаны счастья пути…

Мы же всё продолжаем искать. Подсказал бы кто координаты.

Только негде спросить. Да и спросишь – самим не дойти.

Темнота, тишина. Ветер стонет в древесных верхушках.

Не услышать его сиротливый, печальный напев.

Продолжаем лежать на измятых диванных подушках,

Ничего не познав, не поняв, никуда не успев.

Почему же так вдруг изменилось всё и потерялось?

Где та нить Ариадны, с которой войду в лабиринт?

Минотавры не ждут. Их так много на свете осталось:

Гнев, Распутство, Война затянули забвения винт.

Механизм отработан. Равны мы лишь вспышке мгновенной,

Пролетим и прошепчем, травой на заре шелестя.

Мы всё чаще себя ощущаем потомством Вселенной,

Будто каждый из нас – это слабое горе-дитя.

Ольга Вольнова (Вотякова)

“Родилась и живу в Ульяновске. Работаю учителем в Симбирской гимназии «ДАР». Наряду с педагогикой считаю своим призванием литературное творчество.

Но главные творения – это мои дети! Стихи пишу с детства. С юности веду дневниковые записи.

Имею несколько самиздатовских книг. Отдельные подборки стихов и рассказов напечатаны в коллективных сборниках, журналах и альманахах Ульяновска, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Новокузнецка, Берлина.

Считаю своё творчество не только формой самовыражения, но и возможностью перевоплощения на пути осознания себя. Являюсь членом Ульяновской организации РСПЛ”.

А что останется?

Ещё один сезон иссяк,

Истёк, усох и сбросил семя,

Залог доверия засеян,

Сезон наедине со всеми,

Когда ты наизнанку вся.

Тускнеет всё: восторг и страх,

Один сезон другой заменит

(Лишь не унять вторженья в Йемен),

Проходит быстро сыпь мгновений

И рябь эмоций «ох!» и «ах!».

«А что останется?» – вопрос,

И он долдонит дятлом метко,

А ты кукушка и наседка

Своих идей со вздохом предков,

И выбор лучшего непрост.

Останется душа! Чиста,

Хотя изрыта бренным бытом,

Измята вся и перешита,

Тоской своею не убита,

Жива у своего креста.

 

Я полупуст и полуполон

Я полупуст, и полуполон,

И полоумен лишь весной,

Благовещаю с колоколен,

А вечерами своеволен –

Недуг поэта прописной,

Я рад, что это всё со мной.

Пишу признанья на открытке,

Очередной зачав роман,

Под ритмы «Сказки странствий» Шнитке

Всерьёз устраиваю читки

Себе, с игнором дальних стран,

Сорвав бинты с осенних ран.

Прочтёт написанное Муза

И улыбнётся или нет –

Во мне проснётся юный юзер

И все эмоции загрузит

На перегревшийся планшет

До плеска ландышей в душе.

Вот это селфи «Я в полёте»,

А это видео «Я – бог»…

Я на короткой с Музой ноте,

Вы лишь весной меня поймёте,

Как я пылаю и продрог,

Как я успешен и убог.

Тэги:#конкурс
Справедливый телефон
Десятки тысяч людей остались без воды! СТ №357 от 4.12.2023
Все выпуски Справедливого телефона

Популярное