Интервью из книги Андрея Безденежных «Симбирский контекст. Частная жизнь. Книга 2″, 2003 год. Источник: сайт литературного клуба «Первая роса»

Андрей Безденежных

30 лет (по состоянию на 2003 год – прим.портала). Во время войны в Чечне – командир разведвзвода. Герой России, кавалер Ордена Мужества. Член Центрального совета федерации дзюдо России. Вице-президент ульяновской федерации дзюдо. Мастер спорта по легкой атлетике и рукопашному бою. Родился в поселке Чудново Житомирской области (Украина).

Олег Лобунец

– Олег Игоревич, каким было детство будущего Героя России?

– В первом классе отец чуть ли не насильно отвел меня в музыкальную школу – заниматься на баяне. Тогда во всех благополучных семьях было принято давать ребенку музыкальное образование. Но насильно мил не будешь. В третьем классе я втихаря с баяном покончил. Брал дома планшет, ноты, выходил из дома, но шел не на урок в музыкальную школу, а на тренировку!
Сначала сам записался на борьбу, а через полгода меня заметил тренер по легкой атлетике и забрал к себе. Легкой атлетикой я занимался 7 лет – бегал. Любимой дистанцией была стометровка. В 16 лет стал мастером спорта. Высшим достижением была победа в Чемпионате Украины.

– Почему Вы выбрали путь профессионального военного?

– В моей семье все мужчины (кроме отца, который работал школьным завхозом) были офицерами. Все женщины из нашей семьи выходили замуж за офицеров. Мой прапрадед был гетманом, ему даже сейчас установлен памятник, существует его музей. Прадед участвовал в революции, сохранилась его фотография вместе с Лениным.
Непосредственным же примером для меня был родной брат моего отца – крестный дядя Саша. Он окончил рязанское воздушно-десантное училище, в 1979-1980 годах воевал в Афганистане, в 1981-м там погиб в Кировабаде. Тогда я был во втором классе, на его могиле дал себе клятву – стать десантником, офицером, как и дядя, получить звание старшего лейтенанта.
Так что к тому, что пойду в воздушно-десантное училище, я готовил себя еще с детства.

– Наверняка, для Вас, спортсмена, не представляло сложности поступить в военное училище?

– Ну как вам сказать… Когда в 1990-м я приехал в Рязанское воздушно-десантное училище, конкурс в него составлял 14 человек на место.
Рязанское училище было самым элитным военным вузом (лучшим в мире училищем данного профиля, что признавалось даже американцами), поэтому отбор в него осуществлялся по самому высокому стандарту. В полном смысле этого слова, выживали сильнейшие.
Из 14 человек на место к моменту окончания учебных сборов конкурс составлял уже где-то 1,1 человека на место! На 115 вакансий претендовало только 124 человека! Остальных никто не выгонял, они отчислились сами, не выдержав физических и психологических нагрузок.

– В чем заключались эти нагрузки?

– До училища я подтягивался на перекладине 35 раз, а когда принимал присягу, то только 3 раза. За два месяца я похудел на 14 килограмм! Когда на присягу ко мне приехал отец, и я подошел к нему, он спросил: «Тебе чего надо, мальчик?» Он меня не узнал!…
В училище все специально делалось для того, чтобы выжать человека для того, чтобы остались только самые стойкие.
О приколах, типа подъема в 2 часа ночи, уборки листьев в лесу и «захоронения» их километров за десять в том же самом лесу я и не говорю…
На завтрак, обед и ужин часто давали всего по паре ложек каши. Иногда вместо обеда на роту давали по два бидона горячей воды.
Когда другие военные училища (в Рязани еще есть училище МВД, связи и автомобильное) ездили в учебный лагерь на машинах, мы ходили пешком. Это 35 километров с полной выкладкой. Днем и ночью. Первые несколько раз портянки слипались от крови.
Все это тяжело, но правильно. Люди проверяли себя на выносливость. После подобных испытаний они уже были готовы к последующему труду военного.

– Продолжали ли Вы в училище свою «карьеру» легкоатлета?

– В училище я переквалифицировался на рукопашный бой. Стал мастером спорта и по этому виду, выиграл Чемпионат Вооруженных сил России. Про легкую атлетику мне сразу сказали: «Десантники ни от кого не бегают. Такого вида спорта в нашем училище нет!»

– Почему, став офицером, Вы не поехали служить в украинскую армию?

– Когда я поступал в училище, еще существовал Советский Союз. Это уже следующий набор стал полностью российским. Украинцам из нашего выпуска 1994-го года была предоставлена возможность выбора – в какой армии (украинской или российской) служить. Естественно, что я собрался служить на Украине, тем более что недалеко от моего родного поселка стоит Житомирская десантно-штурмовая бригада.
В бригаде меня приняли отлично. Брали с руками и ногами. А вот в министерстве обороны Украины… Там все вдруг стали ярыми украинцами! Я с ними по-русски, а они молчат, делают вид, что не понимают! Это при том, что я язык с детства учил, а эти киевские чиновники знают только несколько казенных фраз, которые вызубрили только вчера. Короче, я не выдержал, вспылил, и послал всю их армию… Тогда из всего выпуска на родину вернулись только два украинца, у обоих были родственники в министерстве обороны.

– Где Вы начали службу в России?

– Меня распределили в Кировабад. Я попал именно в то подразделение, в котором после училища начинал службу мой крестный – в разведроту 28-го полка 104 воздушно-десантной дивизии! Почти сразу же дивизия была выведена в Ульяновск. А через полгода началась война. 13 декабря 1994-го в составе сводного полка мой разведвзвод вошел в Чечню.

– Какими были первые впечатления от войны? Наверняка происходила какая-то психологическая ломка?

– Какая может быть ломка, если четыре года в училище и полгода в дивизии я фактически к этой войне и готовился? Наверное, для гражданских пацанов, только вчера надевших шинель, это и было сильным шоком, но для офицера-десантника… Я приехал в Чечню просто исполнять свою работу – делать то, что умею, то, к чему шел со второго класса средней школы.
Что поразило в первые дни войны, так это бумажная волокита. Есть такая поговорка: «Русские сами себя строевыми смотрами достанут». Нас заставляли писать какие-то бесконечные конспекты по проведению занятий. Какому-то военному чиновнику, видимо, взбрело в голову, подстраховаться – мол, если что случится, он не виноват, так как на бумаге занятие по «обучению ведения войны» с солдатом проведено.

– Каково было Ваше первое боевое столкновение?

– Столкновение было в самый первый день ввода в Чечню. Мы – разведчики – шли впереди колонны, и из проезжавшей машины по нам начали стрелять. Я сразу же взял снайперскую винтовку и открыл огонь… Водитель, приданный нам с роты материального обеспечения, тогда сказал: «Товарищ лейтенант, вы же не на охоте! Что вы делаете?!» Вот он к войне был не готов. Для него то, что мы стали стрелять в людей, показалось дикостью.
Но я думаю, что это прошло в тот же день. Тяжелые бои начались сразу же. Поселки Первомайский, Петропавловский… В первые же дни сводный полк потерял 14 человек убитыми.

– Каково Ваше отношение в войне в Чечне?

– Все свои проблемы в Чечне наша страна сама и породила, когда дала правительству Чечни власть и оставила кучу вооружения. Война в Чечне могла закончиться летом 1995-го. Если бы была четко поставлена задача – навести конституционный порядок, и если бы эта задача четко выполнялась. Но это, видимо, было никому не выгодно.
В апреле 1995-го чеченцы фактически были полностью разгромлены. В горах началась свободная охота спецгрупп за самыми ярыми боевиками. Если бы тогда нам дали спокойно работать, то война была бы скоро закончена. Это понимали все, и даже начали подготавливаться первые выводы войск. Но… Зачем-то начались переговоры, войска отвели из горных районов. А через неделю пришлось брать их заново.
Доходило до того, что мы садились в засаду, видели противника, и вдруг поступал приказ: «Не стрелять! Перемирие!» А в засаде сидеть – это же не где-нибудь дома – никуда не отойти. Сидишь – голодаешь и смотришь, как противник перед тобой окопы роет, боеприпасы подвозит. И как только он подготавливается, следует приказ: «Перемирие окончено. В бой!» И так было постоянно… Словно бы кто-то постоянно мешал нашей победе.
В порядке вещей было, что кто-то передавал чеченцам информацию о том, в какой квадрат мы выдвигаемся.

– За что Вы получили звание Героя России?

– Если говорить кратко, то за то, что в апреле 1995-го моя разведгруппа первой вошла в Ведено, взяла господствующую высоту и обеспечила вход в поселок полка Новороссийской десантной дивизии.

– Сколько человек было в Вашей разведгруппе?

– Двенадцать. С ними я в Чечню вошел, с ними и вышел. Притом, что мы всегда были на переднем краю (разведподразделение как раз и предназначено для того, чтобы везде быть первым – брать какую-нибудь опорную высоту и ждать, когда подтянутся другие), никто из группы даже не был ни разу серьезно ранен.

– Как Вы уберегли своих солдат?

– Процентов тридцать от всех погибших погибает по своей дурости. Например, кто-то напьется и начинает на себе тельняшку рвать: «Я – Рембо!»
Война – это тоже вид искусства. На ней нужно просчитывать все до мелочей. С шашкой наголо на амбразуру – такое не проходит.
Бывают, конечно же, и безвыходные ситуации, например, в какую попала 6-я рота Псковской дивизии, которая полностью погибла. Но в основном, если грамотно подходить ко всему, продумывать все свои ходы, то можно дать процентов 90, что все останутся живы.

– В чем заключается искусство войны?

– Во-первых, все пять месяцев перед войной я сам готовил своих солдат к войне. Нет, не к конкретной войне, а к войне вообще. Служа в мирных условиях Ульяновске, я просто делал свою работу. В армии ты всегда должен быть готов к войне. Чем ты больше солдату дашь, тем больше шансов у него на то, что он выживет.
Мы выезжали в полевые лагеря – в Старую Майну, в Поливно. Например, тренировались особым образом (с пятки на носок, проверяя, куда ставишь ногу) ходить по лесу, чтобы не производить шума. Сначала я объяснял это солдатам, а потом завязывал им глаза, раскручивал и отпускал. И так продолжалось неделями… В конце концов солдаты начинали с завязанными глазами ходить так, что чувствовали деревья и на них даже не натыкались!
Мы учились вести наблюдение, выставлять дозоры, рыть окопы. Учились полному взаимопониманию и взаимодействию внутри группы, разрабатывали систему сигналов, которая снижала шумовые эффекты от продвижения группы. Все эти знаки на пальцах, которые показывают в фильмах – все это так и есть.
Ну и, во-вторых, для выживания на войне в группе должна быть самая суровая дисциплина. Здесь все зависит от личности командира. К примеру, если солдаты видят, что командир не пьет и все время с ними, то и ни один солдат никуда не пойдет чтобы напиться. Потому что он под контролем. А когда все под контролем, подразделение становится полностью боеспособным – каждый винтик в нем работает безупречно, и риск потерь минимальный.

– Как Вы пришли к такому искусству войны?

– Это искусство преподается в военных училищах. Преподавалось и у нас. Преподавателями были люди, прошедшие Афганистан. Просто кто-то может ухватить и развить это искусство в себе, а кто-то нет, потому что пришел в военное училище либо «для престижу», либо потому что у него отец генерал. Мне же эта профессия просто нравилась. Она была на 100 процентов моей! Поэтому я всегда отдавал себя этой военной науке полностью.

– Вы обмолвились, что не давали своим солдатам расслабляться с помощью спиртного. Но существует мнение, что без «наркомовских» 100 грамм русский солдат вообще не солдат…

– Я вообще не пью. Ни на войне, ни на гражданке. И не курю. И никакой тяги к этому нет.

– Какова была оценка действий Вашего подразделения командованием?

– Если бы мы плохо воевали, я бы не получил звание старшего лейтенанта досрочно – в январе 1995-го (по правилам это происходит через два года), не имел бы трех представлений на Героя России. У всех солдат моего подразделения не было бы минимум по одному ордену и одной медали.

– Было ли на войне что-то светлое?

– На мой день рождения солдаты накрыли стол и подарили мне белого плюшевого мишку. Он до сих пор лежит у меня дома.

– А какой момент был самым тяжелым?

– Десять дней, которые наша группа находилась в окружении. Не хотелось бы хаять нашу армию, но в это время нам не прислали ни одной «вертушки». Пока у нас были целы аккумуляторные батареи, мы еще пытались выйти на связь, что бы нам хотя бы пожрать скинули, но потом в первый раз поняли, что никому на этой войне на хрен не нужны. Когда мы прорвались из окружения (еще и пленных взяли) и пришли на базу, выяснилось, что нас уже сняли с довольствия, как погибших.

– Почему Вы покинули ряды Вооруженных сил России?

– В 1995-1996 годах огромное количество боеспособных офицеров ушло из армии, потому что они оказались там никому не нужными. Когда мы уезжали в Чечню, нам обещали платить командировочные – 15 рублей в день. Это мизерная сумма (тыловым эмчээсникам платили по 100 рублей в сутки). Но когда я вернулся после 9 месяцев на войне, передо мной просто развели руками – денег нет и не будет. И что мне было делать без кола, без двора и без рубля в кармане? И даже без пайковых и без квартирных, которые нам должны были платить за то, что мы снимали жилье… Как можно было объяснить это беременной жене? Тем, что государство просто нас кинуло?
И при всем этом, уже через месяц меня направили в Чечню вторично. А по закону, подписанному Президентом, командировка в зону боевых действий должна продолжаться не более трех месяцев (у меня продолжалась девять месяцев), а перерыв между командировками составлять не менее трех месяцев.
Я написал рапорт об увольнении. В условиях, когда я был государству должен, а оно мне не хрена не должно, это был единственный разумный выбор.

– Не «обиделись» на вас военные?

– Конечно, обиделись. Не выдали мне выходных пособий. Из армии я ушел в 1995-м, а свою Звезду Героя получил только в 1997-м.

– И вот Вы оказались на гражданке без копейки денег и с беременной женой… Что стали делать?

– Поначалу ходил – вагоны разгружал. Потом устроился в фирму охранником. Потом потихоньку, потихоньку – создал свое охранное предприятие. Занимался бизнесом. Несколько лет работал в Новосибирске с Александром Карелиным.

– Долго отходили от войны? Кошмары не мучили?

– Первую неделю, когда жена меня утром будила, вскакивал: «Построение группы через 10 минут!» Ну а сны… Нормально сплю, кошмары не мучают.

– Не жалеете, что ушли из армии?

– Ностальгия у меня есть огромная. Особенно когда приезжаю в бригаду на день ВДВ или кино какое-нибудь смотрю… Если бы у нас была нормальная армия, я бы служил в ней до сих пор. И наверняка когда-нибудь дослужился бы до генерала. Хотя такой цели у меня никогда не было.
Но, сами заметили, парадокс заключается в том, моя детская клятва осуществилась – я по-мальчишески поклялся на могиле крестного, что стану старшим лейтенантом, и дослужился именно до этого звания.

– Вы говорите о том, что сейчас в России ненормальная армия. В чем ее отличие от армии, существовавшей в советские годы?

– Я считаю, что сейчас, намеренно или случайно (хотя в таких вещах случайностей, наверное, не бывает) мы русскую армию развалили.
Где-то году в 1995-м началось сюсюканье с солдатом. Появились бесконечные добренькие организации, которые стали бороться за какие-то демократические ценности в армии. Какие в армии могут быть демократические ценности? Армия – это армия, это, по определению, жесткая, авторитарная система, которая просто не может существовать по другим законам. Армия должна быть жестокой, должна воспитывать из человека солдата, который не сломается в трудных условиях, который поднимется над собственными желаниями и выполнит приказ!
А сейчас чуть солдат натер пятку, ему одевают кроссовки. Мы в училище эти пятки до мяса сдирали. Утром портянки в крови, нога раздута… А что делать? Засовывали ноги в сапоги и снова: «Бегом – марш!»
Воспитывать всегда нужно по принципу кнута и пряника. В середине 90-х у армии отобрали кнут. Демократия армию развратила. Если сравнивать с той, которая была до 1990-го года, то она слабее не в несколько раз, а в несколько десятков раз.

– А десант? Он тоже не боеспособен?

– Раньше профессия военного считалась очень престижной. Сейчас – наоборот. В том числе упал престиж ВДВ, и, соответственно, положение в десанте ничуть не лучше, чем в других войсках. Когда я сейчас захожу в разведроту, то только диву даюсь, какие там дохлые пацаны. Раньше таких не то что в элитной разведроте, вообще в дивизии никогда не было! И если сейчас лучшие солдаты такие, то что будет дальше?
Когда в начале 90-х в наше училище приезжали американцы, то только дивились, как наши солдаты с полной выкладкой умудряются еще и бегать. У них такого не было. А теперь попробуйте на современного солдата столько нагрузить. Он же с места не двинется!
Наша армия всегда отличалась тем, что была выносливее и сильнее духом. Американцы сами рассказывали, что когда им не привезли апельсиновый сок во время «Бури в пустыне», они отказались атаковать объект! У нас же люди сутками сидели без еды и воды. И воевали!

– Если демократия убила нашу армию, то за счет чего живет американская армия, в которой процветает эта самая демократия?

– Американцы создали вокруг себя имидж, что их солдаты – крутые парни. Но на самом деле они – никто. Их армия существует только за счет технической мощи.
Они же никогда не начинают ни одну операцию с высадки пехоты. Они бомбят. По идее, современная война такая и должна быть. Напрашивается вопрос: почему у нас в Чечне было по-другому, почему мы бросили тысячи необстрелянных мальчишек на верную смерть? Потому что у политиков не хватило мужества начать с бомбардировок? Почему тогда у Америки хватает? Получается, что Америка ввязывается в войну, чтобы победить, а Россия… Какой-то странный вывод получается.

– То есть если сейчас на Россию нападет сильный враг, то мы неминуемо проиграем?

– У современной российской армии нет ни технической мощи, ни боевого духа. Но сейчас победить нас не получится. Поднимется старое поколение офицеров и срочников, воспитанное еще в советской военной школе. А вот если через несколько десятков лет и их не останется, и при этом ничего позитивного в армии создано не будет… Тогда уже даже и не знаю.

– Расскажите, пожалуйста, о своей семье…

– С будущей женой мы вместе учились 10 лет в одном классе. Были противоположными личностями. Она – отличница, комсомольская активистка, я – больше хулиган, вечно подбивал пацанов на какие-то выходки. Мы даже с ней не здоровались, можно сказать, что были врагами. Она постоянно меня прорабатывала на всяких собраниях. Сейчас говорит, что воспитывала для себя будущего мужа.
После школы мы с ней встретились, как раз перед моим отъездом в училище. Долго разговаривали, а потом решили переписываться. Когда я закончил училище, мы поженились.

– В чем секрет офицерского брака, который считается очень крепким?

– Секрет в офицерских женах. Они умеют ждать. Если женщина умеет ждать, то она становится твоей подругой жизни навсегда. Видя ее отношение к себе, ее любовь, ты уже не можешь относиться к ней как-то иначе, чем с ответным чувством.

– Как жена перенесла Вашу командировку в Чечню?

– Сначала она даже не знала о том, что я на войне. Я передавал с друзьями письма, которые они отправляли ей уже из Ульяновска, говорил, что я на сборах то под Оренбургом, то еще где-то…
А потом я ей позвонил по спутниковой связи, и телефонистка проболталась. Что тут началось…

– И что?

– Ждала… Если бы не ждала, то я, может быть, живым бы и не вернулся…

– Какую профессию Вы бы хотели дать сыну?

– Сына я назвал Александром в честь крестного. Я воспитываю его так, что он уже сейчас, в семь лет, как и я в свое время настроен стать только военным. На все воинские праздники он ходит вместе со мной, занимается дзюдо, его любимый фильм (как и у меня в детстве) – «В зоне особого внимания», любимая группа – «Голубые береты».
Я считаю, что мы – родители – должны настраивать своих детей на патриотизм. Если мы их не настроим, то никто другой за нас это не сделает.

– Как Вы познакомились с Владимиром Анатольевичем Шамановым?

– Еще когда я только пришел в 104 дивизию, Шаманов как раз передавал мой 28-й полк новому командиру и уходил в Новороссийскую десантную дивизию начальником штаба. Тогда нам встретиться не удалось. Ну а познакомились мы после того боя в Ведено, за который мне дали Героя России.

– Как к Шаманову относились в войсках?

– Как к бате… Как к офицеру, который пришел воевать, отстаивать интересы своей страны. Как к офицеру, принимавшему трезвые взвешенные решения и не подставляющему своих подчиненных. Шаманов – настоящий патриот.
Когда Владимир Анатольевич приехал в нашу область, у нас состоялась встреча. Мы тогда решили, что будем друг друга поддерживать. Я возглавил его предвыборный штаб в Засвияжском районе.

– Не разочаровал ли вас Шаманов-губернатор?

– Многие думали, что вот Шаманов придет, и сразу же все будет хорошо. И никто не видел, что Владимир Анатольевич пришел к разбитому корыту. В области все было до нуля разрушено, и поднять что-то за два года нереально…
Сейчас в области уже произошло множество позитивных изменений. Но бабушка, которая сидит дома, этих изменений не видит. Вкрутил ты в подъезде лампочку, дал ей подарок на 9 мая – и ты уже хороший. А то, что реструктуризация долгов делается – ей это не видно, не интересно. Масштабные изменения незаметны. И поэтому у народа складывается впечатление, что с приходом Шаманова ничего не изменилось. А как оно может измениться, если для этого «лучше» нет никакой почвы? И все время команды Шаманова сейчас уходит как раз на то, что эта почва как раз и создается!
Что меня сейчас больше всего возмущает, так это то, что с приходом в город команды Романенко, в Ульяновске что-то непонятное идет. Какая-то борьба непонятно за что. Меня поражает, что когда я прихожу в городскую администрацию решать какой-то вопрос, то мне говорят: «Извини, ты с другого лагеря». Это кто нас поделил на какие-то лагеря?! У нас, может быть, поэтому в городе такая негативная ситуация, что мы всех поделили на хороших и плохих.
Когда шла предвыборная борьба, я собирал народ для агитации за Шаманова. И когда на мои собрания приезжал тот же Романенко и хотел выступить, я ему никогда не отказывал. Пусть выступает – народ сам решит, за кого ему голосовать. Романенко после этого называл меня лучшим другом и говорил, что если станет мэром, то решит для меня все вопросы. А теперь: «Ты из другого лагеря!».
Хороший пример – история с Ульяновским цирком, который я перевез в Ульяновск по просьбе губернатора. Мы должны были ставить его около Кривого дома. Но городские власти уперлись. Я стал ходить по всем инстанциям, писать мэру: «Привезли цирк, не знаем, куда поставить». В ответ – ни ответа, ни привета. Навстречу пошел только глава Засвияжья – Башкарев. А после этого мэр его еще и обвинил в том, что он развивает собственный район в ущерб городу! Абсурд!
После этого городские власти полгода не присваивали цирку адрес, и мы платили налоги (80 тысяч рублей в месяц) в Москву. Что, городу не нужны были эти деньги?
Что интересно, так это то, что когда цирк начал работать, тот же Романенко начал присылать заявки на проведение в нем под эгидой мэрии бесплатных благотворительных мероприятий. Мы пошли навстречу, за год провели бесплатных просмотров для детей на 460 тысяч рублей. И что? В этом году, когда нужно было срочно решать вопрос с открытием сезона, со стороны мэрии начались такие препоны, что сезон мы открыли на месяц позже.
Когда я общался с президентом Чувашии Федоровым, он мне сказал: «Отдай мне цирк!» Он готов хоть завтра прислать машины и перевезти его в Чебоксары. Почему там цирк нужен, а здесь – нет? Почему городским чиновникам цирк нужен только для галочки и во время предвыборной кампании?..

– Не собираетесь ли Вы сами пойти в политику?

– А я туда уже «ходил». Еще при Юрии Фроловиче баллотировался в Законодательное собрание по 14-му округу. Как и во многих округах, в моем выборы тогда не состоялись из-за слишком большого процента проголосовавших против всех. Я лидировал с большим отрывом, а потом раз – и все! О том, что этот «протестный» процент был людьми Горячева сфальсифицирован, сейчас, по-моему, уже целые книги написаны.

– А почему Вы попали в такую немилость к Горячеву?

– В конце 90-х, когда мне вручили-таки Звезду Героя, Юрий Фролович предложил мне возглавить его службу охраны. Сулил квартиру в центре. Но я отказался. Не по политическим мотивам, просто не хотел терять свободу для своей фирмы.

– Часто ли Вы ездите домой на Украину?

– Каждое лето, в отпуск. Стараюсь приезжать под уборку урожая, чтобы помочь родителям, привести в порядок дом.

– Где, по большому счету, Ваш дом?

– Здесь у меня только друзья. Вся моя родня на Украине. Так что мой дом, скорее всего, там.

– В чем Ваша жизненная правда?

– В том, чтобы всегда оставаться человеком. Чтобы всегда делать все так, как оно должно быть. И тогда все будет нормально.

– Какие Ваши лучшие качества помогали Вам выживать в Чечне и помогают жить сейчас?

– Настойчивость. Если я что-то начинаю делать, то всегда довожу до конца, добиваюсь результата.
В детстве я хотел добиться успехов в спорте – добился, хотел поступить в воздушно-десантное училище – поступил. Даже такая детская мечта (возникшая, когда я смотрел на наших прославленных космонавтов), как стать Героем СССР – тоже осуществилась. Я стал Героем России.
Я считаю, что каждый человек должен постоянно ставить перед собой цели и их добиваться. В этом и есть смысл жизни. Если просто плыть по течению, жизнь не будет интересной.
К примеру, сейчас мы фактически возродили федерацию дзюдо Ульяновской области. Раньше она боролась на уровне области. Сейчас у нас есть одно второе место, два третьих места на уровне Поволжья, три путевки на финал Чемпионата России. В прошлые годы такого в Ульяновске не было. Я думаю, что через года полтора у нас будет свой чемпион России.

– Какая Ваша самая главная цель на сегодняшний момент?

– Вырастить сына, чтобы была достойная смена. Пусть даже генералом он не станет, но дослужиться до старшего лейтенанта он должен.

– Видели ли Вы хоть один правдоподобный фильм о войне в Чечне?

– Похожий на правду только один – «Чистилище». В остальных все сильно подправлено и приукрашено. В ныне модных же фильмах о спецподразделениях (типа фильма «Спецназ») вообще нет ни капли правды. Все эти шоу со взрывами, со спецэффектами – такого в жизни не бывает. Спецназовцы как раз наоборот, работают вообще без малейшего шума. Вошли, тихо сделали, ушли. Если все взрывать и крушить, то от группы через полчаса ничего не останется.

– Какие человеческие качества Вы не прощаете?

– Предательство. Остальное можно и простить, и забыть.

– Откуда черпаете силы, когда в жизни сталкиваетесь с трудной ситуацией?

– Есть такая песня: «Если крепость на пути неприятель выстроил, нужно с тыла обойти – взять ее без выстрелов». Если что-то не получается, я думаю, рассчитываю, «атакую» трудность с той и с другой стороны, пока, наконец, ее не преодолеваю.

– Что Вы больше всего боитесь?

– Остаться одному. Это самое страшное. Когда есть общение, есть друзья, как бы плохо ни было, все равно все как-то решается.

– Чего Вам, по большому счету, не хватает в жизни?

– Я человек непривередливый, все, что ни есть, мне достаточно.

– Как Вы «разгружаетесь» после тяжелого дня? Есть ли у вас хобби?

– Когда есть свободное время, могу поиграть в компьютер – в какую-нибудь «стрелялку». Придешь вечером, голова болит, сядешь, поиграешь и забываешь обо всем.
Могу музыку послушать. Люблю зарубежный хард-рок. Из русских – «Голубые береты», Расторгуева, Маршала. Последний, кстати, воевал в Афганистане. Люди, которые побывали на войне или хотя бы прошли через армию, совсем другие. Даже если они достигли известности или высокого положения, они всегда остаются нормальными мужиками, с которыми можно запросто общаться.
Еще одно хобби – иногда я хожу в цветочные магазины и покупаю себе домой какой-нибудь красивый комнатный цветок. У нас на Украине была большая веранда, на которой стояло огромное количество цветов. Я их пересаживал, за ними ухаживал. Любовь к цветам осталась до сих пор.

– Цветами занимаются больше люди романтического склада, а Вы человек военный. Как это стыкуется?

– Цветы – это уют. А уют – составная часть порядка. Я с детства любил, чтобы вокруг все было в полном порядке. Так приучили. По субботам, приходя из школы, я всегда вытирал пыль, мыл полы, вытрясал дорожки. Это было моей обязанностью. Мать ни к чему не прикасалась. Родители приходили, а у меня дома полный порядок. Знаете, как это здорово?

– Сейчас все ищут национальную идею, которая поднимет Россию? В чем она должна заключаться по Вашему мнению?

– В патриотизме. Пока мы не начнем растить в людях чувство патриотизма, Россия никуда не двинется. Одно поколение – тех, кому сейчас по 16-20 лет – мы уже проспали. Не проспать бы следующее…

Впечатления от встречи:
У меня сложилось впечатление, что Олегу очень трудно и больно говорить о войне. Когда речь заходила об этом, он сразу же как-то замыкался в себе, отвечал на вопросы более односложно и менее эмоционально. Другое наблюдение: у меня сложилось впечатление, что Олег – самый бесстрашный человек, с которым я когда-либо встречался. Это – не проверенное опытом, а скорее интуитивное ощущение, которое возникло у меня после первого же взгляда в глаза собеседнику.